А ветер все крепчал. Серая гладь Волани пошла крупной рябью, что иногда всплескивалась самыми настоящими волнами, какие, верно, и на море бывают. Струг закачало заметно. Беляна сглотнула и прижала ладонь к губам, побелев до зелени. Да и Драгица задышала чаще, то и дело принимаясь бормотать что-то. То ли к Богам обращение, то ли к водяному самому, чтобы не погубил. Течение заметно изменилось. Русло стало еще уже, а по берегам появились лысые головы торчащих из воды камней. Они все росли, пока не обернулись стенами невысоких, но глубоко вдающихся в реку скал.
— Половодье нынче хорошее, — отчего-то довольно сказал Рарог. — Много камней под водой.
Как будто опасность разбить и второй струг вовсе его не тревожила. Полил дождь. Резко, словно треснули наконец все хляби, не выдержав напряжения. Опрокинулись на головы людей, на деревья, пригибая даже голые ветви, а в широкие лапы молодых елей, что цеплялись за края утесов, и вовсе били, точно в бубны — до звона.
По лицу потекли холодные дорожки: только и успевай стирать, чтобы видеть хоть что-то.
— Прикройтесь! — гаркнул Рарог.
И по его кивку женщинам подтащили большое полотнище запасного ветрила, что лежало свернутым под скамьями. Гроза развернула его быстро, не ведая, как сумела справиться с тяжелой тканью — и подала другой конец Драгице, чтобы накрыть отчаянно стучащую зубами княжну. Так они и сели, нахохлившись, как синицы под карнизом крыши.
А струг зашатало еще заметнее. Беляна застонала, едва не закатывая глаза. Гроза озиралась по сторонам, думая, как бы дотянуться разумом, словом ли до сил тех, что реку ведают. Решают, спокойной ей быть или буйствовать под неистовыми ласками Стрибожьих внуков. Да только она не знала ничего. Мать-то нечасто видела — и то во сне. Та обещала научить многому, но если только согласится Гроза уйти с ней, как придет срок — через семь лет после первой женской крови. А сейчас она ощущала себя бессильнее мужчин, которые сели на весла, чтобы преодолеть опасное место реки.
"Река-матушка Волань, не погуби", — только и приходилось повторять.
Вкладывать в слова весь пыл, всю волю. И ждать ответа. А может — безразличного молчания. Раненый русинами в плечо Болот, муж широкоплечий и высокий, да как оказалось, на нутро не слишком крепкий, вдруг вскочил и кинулся к борту. Видно, тоже худо стало, а палубу те, кто по воде ходят, говорят, пачкать не разрешают. Еще и всыпят ведь за такое непотребство.
Но за изгибом реки прямо в бок первому стругу нацелился громадный выступ скалы. Рарог налег на кормило, пытаясь еще вывернуть. Ватажники рьяно ударили веслами в воду, разворачивая лодью. Кметь неловко покачнулся и кувырком полетел за борт. Струг неспешно ушел в сторону от опасности, а за ним — и другие, что следовали позади.
— Упал. Вот раззява! — гаркнули с одной из скамей.
— Где?
— На правом борту!
Рарог вскочил со своего места, еще удерживая рулевое весло.
— Прими! — толкнул в плечо ближайшего соратника.
А сам поспешил к середке струга, заглядывая в воду то с одной, то с другой стороны. Гроза выбралась из-под ветрила. Бросилась к борту тоже, приподняв сырой подол, спотыкаясь о ноги мужчин.
— Куда?! — Рарог развернулся к ней и остановил ладонью в грудь.
— Я помогу.
Он нахмурился непонимающе. Но не стал спорить и отталкивать снова.
— Не видно ничего в такой мути, — проворчал кто-то из ватажников рядом. — Может, и голову себе уже разбил о камни.
Старшой руку вскинул, приказывая замолчать. И взглядом на Грозу указал, которая медленно осматривала воды реки от одного берега до другого. Еще о себе она знала одно, в детстве заметила: через воду видеть умеет. Не насквозь, конечно, но удавалось и кольца височные, оброненные подругами найти, и один раз даже дитя, сынка младшего одного из селян, который с моста упал, отыскать, пока беда не случилась. Чуяла она невольно то, что увидеть хочет. То ли тепло какое узреть могла среди прохлады, то ли силу человеческую — и сама не могла объяснить. Она щупала серую преграду воды и старалась почувствовать кметя, с которым стряслась неведомо какая беда. Может, задели веслом в пылу гребли, или килем другого струга могло голову раскроить. Но тут среди холода глубины, сквозь переплетение водорослей и тины — до самого дна — она ощутила сияющий комок еще горячей жизни. Смахнула с лица капли, что так и норовили глаза залить. Встряхнула ладонью и сжала в кулак, чувствуя, как озябли пальцы.
— Вон там — указала рукой в сторону каменистого берега, что взбирался в крутую горку у подножия утеса.
— Уверена? — Рарог заглянул в ее лицо. — Я два раза нырять не буду.
Гроза кивнула, гася в груди вспыхнувший страх: вдруг ошиблась? Старшой быстрыми движениями скинул плотную свиту, а за ней — рубаху, сверкнув в пасмурной серости непогоды светлой кожей спины и широких плеч, привычных к гребле. Скинул сапоги, развернулся и, легко оттолкнувшись ногами, прыгнул в воду. И залюбоваться бы сильным телом, на миг изогнувшимся напряженной дугой, да холод до костей уж пробирал — и о том больше думалось. А отойти от борта никак не возможно. Все струги приостановили ход, побросав якоря. И если чужого гридя ватажники и могли, верно, бросить, то своего старшого — никак.
Показалась скоро облепленная мокрыми волосами голова Рарога над водой. Он загреб рукой воду и рывком вытащил на поверхность Болота. Почудилось сперва, что тот и вовсе без чувств, но он зашевелился вяло, помогая тащить его. А там со струга сбросили веревку с доской на конце. Гроза, опершись на борт ладонями, наблюдала, как уверенно приближается к ладье старшой. Как борется с течением, что непреодолимо тащило его в сторону. Как захлебывается порой всплесками волн. Но плывет, дыша ровно, глубоко и зло.
Болота вытащили первым. А за ним сам забрался Рарог, распластался на дне струга между скамьями, среди расступившихся соратников. Его блестящая от воды грудь вздымалась высоко, он щурил глаза от падающих с неба капель, уже редких, но крупных. Кто-то поднес ему сухую тканину — обтереться, а там и покрывало шерстяное, как будто заботливой женской рукой вытканное: до того красивое, узорное с кистями по краям. И пока он не успел накрыться, Гроза высмотрела на предплечье его, суховатом, мускулистом, знаки, вбитые под кожу краской — волховьи как будто. Да откуда ж знакам таким на теле татя взяться? Показалось, может?
Гроза очнулась от раздумий, только когда Рарог на нее взгляд поднял, вставая, возвышаясь над ней снова, словно дубовый идол.
— Что смотришь, Лиса? Согреть хочешь? — улыбнулся бледными губами и одеяло, которым плечи укрывал, чуть распахнул.
— Спасибо, что вытащил его, — буркнула она, отворачиваясь. Слишком спешно, суетливо даже, чтобы не разглядывать его невольно.
Да и нечего на подначивания отвечать. Ему, похоже, только и дай, что скалиться. Слово серьезное только ватажникам своим сказать может. Саму бы кто согрел теперь: кажется, и свита уж почти насквозь промокла, хоть и плотная. И до того манящей показалась мысль прижаться к горячему телу, укутаться в теплое, чуть колючее шерстяное тканье. Да не про Рарога та честь.
Пока приводили в себя искупавшегося кметя, обтирали и переодевали, дождь совсем прекратился. Выбрались из-под ветрила и Драгица с Беляной. Княжна сразу за мех с водой схватилась, напилась вдоволь, гася последние волны тошноты. Одно что вода эта в лицо хлестала сколько. Там и переодеваться пришлось. Не совсем, конечно, но свиты, изрядно намоченные, сняли. Вместо них подоставали из ларей покрывала дорожные, чтобы спастись от коварной речной сырости и от прохлады весенней, что вмиг вернулась после дождя.
Течение снова успокоилось, растеклось в стороны к расступившимся берегам, вновь пологим, поросшим густым ивняком и ольховником. А вдалеке стояли стеной синеватые ели, только иногда истончаясь и пропуская между стволов скупой серый свет. Гребцы оставили весла, а Рарога сменил у кормила другой ватажник, позволяя старшому отдохнуть и обогреться, хоть тот и успел поворчать о том, что греться надо работой.