На 127-й странице
Вместо аннотации
66. … в наималейшей части материи существует целый мир творений, живых существ, животных, энтелехий, душ.
67. Всякую часть материи можно представить наподобие сада, полного растений, и пруда, полного рыб. Но каждая ветвь растения, каждый член животного, каждая капля его соков есть опять такой же сад или такой же пруд.
Если уж в конце 17 века, который из наших дней кажется дремучим, непроходимым лесом, отважный ум великого ученого Лейбница мог явить миру вышеуказанные гипотезы, то что мешает нам детям просвещенного 21 века поступить также. Причем, конечно же, наше положение гораздо более комфортное и безопасное по сравнению с тем, что было во времена Лейбница. Хотя думаю, что где-то между строк его Монадологии можно отыскать слова, что мол «все это создано по велению свыше». Всего пару строк, а как хорошо они отдаляют перспективы костра.
Какой еще костер? – скажете вы. – Что ни на есть самый настоящий. Тот который использовали для казни «без пролития крови» Джордано Бруно. А ведь говорят, что одним из выставленных против этого философа обвинений было его учение о множестве миров.
Итак, следуя примеру вышеуказанного уважаемого Лейбница, я выдвигаю гипотезу (ха-ха-ха), суть которой в одномоментном, параллельном и независимом существовании множества миров. Эти миры похожи друг на друга словно страницы одной книги. На соседних страницах вы можете повстречать одних и тех же персонажей, увидеть знакомые имена, одни те же события. Но так будет, если вы сравниваете, например, десятую и одиннадцатую страницы. Если вдруг вы решите сравнить все ту же десятую страницу со сто двадцать седьмой, то вам может показаться что эти страницы из разных книг. Старые имена стерты в пыль, а новые блистают незнакомыми красками.
Можно ли перейти с одной «страницы» на другую «страницу». Другие философы, почти такие же отважные, как и (ха-ха-ха) я, утверждают, что такой переход достижим благодаря измененному состоянию сознания. Думаю, что самое распространенное «измененное состояние сознания» – это смерть. Говорят, что последними словами Джордано Бруно были «Я умираю мучеником добровольно и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесётся в рай». А уж он то понимал толк в множественности миров. Недаром же он, проведя в римских тюрьмах более шести лет, так и не согласился признать свои убеждения ошибкой.
Сцена 1
Бар «Старая индейка» начал свою жизнь далеко не в центре города. Но город рос от океана дальше в глубь побережья, и, как наступающая армия, охватывал старый бар со всех сторон. Вокруг него пролагались улицы, строились дома. У бара менялись владельцы. Теперешний хозяин бара, купив бар, взял и перенес его на первый этаж нового каменного здания, которым также владел. Перенес в основном элементы интерьера: тяжелую, потемневшую от времени барную стойку из дерева неизвестной породы, элементы обшивки стен, да старинную вывеску с изображением той самой старой индейки, которая, не смотря на приставку «старая» выглядела еще хоть куда. Сам же сарайчик, в котором раньше располагался бар разобрал на дрова, а землю, что была под баром снова продал, да еще и заработал на этом.
По улице, на которой стоял бар проложили рельсы и запустили конку. Но время двигалось так быстро, что не прошло и несколько лет, как конку сменил трамвай, который теперь двигали не лошадки, а непонятно откуда появившееся таинственное электричество.
Эд, многолетний хозяин стойки бара «Старая индейка» хоть и не понимал, за счет чего движется трамвай, но замену конки одобрял. Уж больно трудно было тащить коняшкам вагончик по холмам Сан Франциско. Прошедшее время поменяло и посетителей бара. Теперь это были не простые работяги с рынка или каменоломен, а опрятные работники близлежащих магазинов, шумливые журналисты и вполне солидные банковские клерки.
Вошедшего в бар мужчину Эд хорошо знал. Но даже, если бы и не знал, он бы не принял его за работника магазина, журналиста или даже за банковского служащего. Этот мужчина был немолод и бородат. Выше среднего, широкоплечий. На нем был темно серый, изрядно помятый костюм, а воротничок явно напрашивался на отправку в прачечную. В этом окружении совершенно неуместно выглядела заколка с явно драгоценным темным камнем, сверху вниз прокалывающая галстук.
Мужчина забрался на стул у стойки и кивнул бармену:
– Налей мне на два пальца, Эд.
Потом заметил порвавшийся шнурок на крепких, но далеко не новых ботинках. С кряхтеньем слез со стула и как-то завязал концы шнурка, сильно его укротив.
Когда он снова оказался на стуле, перед ним был небольшой стакан с янтарной жидкостью.
– Ваша Индейка, сэр. И …, - бармен замолк, дожидаясь пока бородатый мужчина выпьет свою порцию виски. – И хозяин просил передать, что это последняя выпивка в кредит.
Бородатый мужчина не спеша вытер несвежим платком усы и бороду.
– У тебя хороший хозяин, – сказал он и собрался уходить.
Ни мужчина, ни бармен, занятые разговором, не заметили, как сзади к мужчине подошел другой посетитель бара и с размаху опустил полупустую бутылку на голову бородача.
– Ты что творишь, ублюдок?! – закричал бармен.
Это последнее, что слышал бородатый мужчина, перед тем как погрузиться в темноту.
Бар «Старая индейка»
Сцена 2
Кто-то мотал перед моим лицом ярким фонарем. Вправо-влево, вправо-влево. Голова раскалывалась от боли. Во рту была какая-то кислятина, какая бывает, когда вас только что стошнило. А еще этот фонарь, из-за которого боль и тошнота накатывали высокими волнами. «Этот долбанный фонарщик, наверное, хочет до меня докричаться, типа «Эй, вы там! Есть кто живой?».
Я попробовал стереть с губ остатки рвоты. Рука была вялой и непослушной, а на лице обнаружились усы и густая борода.
– О, ожил! – Кто-то радостно воскликнул. – Сиди тихо Британец. Я уже заканчиваю.
Поскольку про глаза ничего не сказали я решил их приоткрыть. Оказалось, то, что я принял за фонарь, были двери бара. Посетители заходили и выходили из бара, двери болтались вперед и назад, солнечные блики в стеклах дверей метались по бару и попадали мне в глаза.
– Да, Британец, вот где твое слабое место! – Кто-то стоящий за моей спиной, продолжал разговаривать со мной, упорно называя меня «британцем». – Большому Бизону надо было бить тебя по затылку, а он все в нос, да в нос. Так ты и перебегал его тогда по раундам.
– Ты кто? – хрипло спросил я. – Надеюсь не Харон?
– О, уже шутишь. Значит выкарабкаешься, как всегда. – Говорящий выплыл из-за моей спины. На Харона он явно не походил. Небольшого роста, круглое бритое лицо, очечьки…
С его появлением передо мной окружающая картинка стала проявляться, и я увидел, что сижу за столом, а псевдо-Харон собирает какой-то свой инструмент в саквояж стоящий на столе.
– Ну, что вспомнил? – спросил псевдо-Харон и не дожидаясь моего ответа добавил. – Я – Док. Я латал вас после боев в шестьдесят пятом. Нос, уши, брови, то да се…
– Док?
– Ну, вот, вспомнил! В общем у меня для тебя есть две новости. Плохая. Бутылка, которой тебя шмякнули, разбилась и пропорола кожу до самой кости. Почти, как твои друзья индейцы, когда снимают скальп.
Его слова про скальп почему-то вызвали у меня внутри волну недовольства и злости. Наверное, все это отразилось на моем лице.
– Молчу, молчу. – Он постарался быстро сменить тему. – А хорошая новость в том, что в бутылке было полно какого-то крепкого пойла, которое отлично промыла разрез. Я его заштопал и думаю, что ты выберешься.