— Какой же ты беспринципный… засранец! — шепчу одними губами. Он понимает. Философски пожимает плечами, опускает Полинку на пол, чтобы надеть ей куртку, и просто сбивает меня с ног, когда говорит:
— Ну, что поделать? Ты пока не позволяешь мне быть другим.
Глава 5
Марьяна
От дома до небольшого загородного поселка, в котором теперь стараниями Балашова живет моя мать — каких-то сорок минут езды. Не так много, но за это время успевает распогодиться. Прячу глаза за солнцезащитными очками и пялюсь в окно, будто в первый раз вижу проплывающие мимо пейзажи. Изредка оборачиваюсь к Полинке, но она сладко спит, и ее присутствие никак не спасает от тягостного молчания, повисшего между нами с Демидом.
«Ты пока не позволяешь мне быть другим» — так, кажется, он сказал?
А если бы я позволила?
Кусаю губы и тайком кошусь на Балашова. Он принарядился по случаю праздника, и если бы не побитое лицо — выглядел бы просто шикарно. Хотя кого я обманываю, ну, правда? Он и сейчас горяч, как сам ад. Синяки и шрамы лишь добавляют его образу брутальности. Делают его опасным. И еще более желанным для тысяч женщин по всему миру. В нем они видят защитника, воина, победителя… А я? Что вижу я? Только ли насильника? Нет… В этом вся и проблема. Мои чувства к нему такие разные, что это сбивает с толку.
— Веденеевы поменяли машину?
Демид оборачивается и ловит меня за подглядыванием. Я опускаю взгляд, чувствуя, как жаркий румянец досады разливается по моим щекам.
— Что? — переспрашиваю глупо.
— Говорю, машина незнакомая у ворот. Веденеевы поменяли?
Гляжу в окно. И впрямь. Возле ворот припаркован новенький Ниссан. Дядя Коля Веденеев — старый друг моего отца. А еще мой крестный. С тех пор, как папы не стало, они с женой взяли над нами с матерью шефство. Ни один праздник не обходится без них. Мы вообще довольно тесно общаемся, но о покупке машины лично я ничего не знаю. Поэтому равнодушно пожимаю плечами и открываю дверь.
Пока Балашов будит Полинку, навстречу нам за калитку выходит мать. Я обнимаю, целую её и скороговоркой выпаливаю положенные случаю поздравления. И как-то не сразу замечаю, что мать непривычно взволнована.
— Что-то случилось? — спрашиваю настороженно.
— Нет-нет, что может случиться? — отводит глаза та и переключается на Полинку, сидящую на руках у Демида. — Это кто такой красивый приехал к бабушке? Неужели мой сладкий Кексик?
Неужели показалось? Я почти расслабляюсь, когда замечаю незнакомого мужчину во дворе. Он возится с мангалом, отсюда я вижу лишь его крепкую фигуру и профиль. Не знаю, что чувствую. Это все очень неожиданно. Оборачиваюсь к матери:
— Это кто?
Мама вспыхивает и, будто в поисках поддержки, бросает короткий взгляд на Балашова. А у меня снова начинает дергаться веко. Неужели она и впрямь считает, что Демид её поймет, а я нет? Сколько раз я говорила матери о том, что ей рано ставить крест на собственной жизни! Сколько раз… Так почему же теперь она думает, будто я её не пойму?
— Это Сергей Михайлович. У него здесь тоже дача… мы вроде как познакомились, ну и…
Улыбаюсь. Мама смущается, как девчонка. А я радуюсь… И немного завидую.
— Мам, ну, ты чего? Я ведь не маленькая и все понимаю.
— И не злишься на меня?
— Не злюсь. Ты лучше скажи, у вас как? Серьезно это все или…
— Серьезно, — мама обхватывает горящие щеки, смеется испуганно, и я замечаю красивое обручальное кольцо на ее пальце. Вот же черт! На языке вертятся миллионы вопросов. Например, хорошо ли она его знает, и уверена ли в том, что делает. Нет, я, конечно, рада за нее, но куда спешить? Не понимаю. Может быть, во мне говорит эгоизм? Раньше мама принадлежала всецело мне и Поленке, а теперь нам придется потесниться ради совершенно незнакомого постороннего мужика.
Не знаю, что сказать. Поэтому просто бормочу банальные поздравления и осторожно сжимаю в руках. Моя мама такая хрупкая, как драгоценная фарфоровая статуэтка. Что, если её обидят? Тревога сжимает сердце.
— Ну, что мы здесь стоим? Пойдем в дом! Я уже все приготовила.
— И толт?
— И торт, конечно! Все для моих любимых сладкоежек.
— Не надо было, мам. Опять у плиты два дня стояла?
— Мне Сережа помогал…
Идем по дорожке и болтаем, я стараюсь не пялиться на маминого ухажёра, но любопытство берет свое, когда мы подходим ближе. Я встречаюсь с взглядом с мужчиной и тут же отшатываюсь в сторону. К горлу подкатывает огромный ком, я пытаюсь сглотнуть его и не могу. Он меня душит.
— Извините, я сейчас…
Бреду мимо дома, огибаю сад, между клумб с георгинами и пушистыми астрами. Мне нужно побыть одной. Мне очень и очень нужно. Легкие жжет, я почти теряю сознание. Останавливаюсь у старой ивы, обхватываю ствол рукой и, склонившись к коленям, делаю рваный вдох.
— Эй, какого черта? Ты как?
Демид подхватывает меня у самой земли, заставляет подняться. Прислоняет к дереву и тревожно вглядывается в глаза. И я понимаю, что он вообще не в курсе того, что происходило. Смешно! Но он даже не в курсе… О какой справедливости может идти речь, если следователю, которому было поручено мое дело, даже не удалось пробиться через юристов, промоутеров и прочих членов команды Балашова, чтобы допросить его самого? Ведь не удалось же! Если Демид этого самого следователя не узнал… О какой справедливости, господи?
- Отпусти меня.
— Не могу. Пока ты не объяснишь, что случилось.
Демид ласков. Он гладит меня по волосам и смотрит так, будто то, что со мной происходит, действительно имеет значение. Для него…
— Ты же ничего не знаешь? Следователи… они к тебе даже не приходили?
Балашов отворачивается. Гладит шрам на брови большим пальцем и пожимает широкими, обтянутыми фисташкового цвета рубашкой плечами:
— Этими вопросами занимались мои юристы.
— Так я и думала…
Ну, ведь, правда. Ничего нового я не узнала, но почему-то тошно. И я хочу, чтобы больно было не только мне одной. Я хочу очередной сатисфакции.
— Этот мамин… В общем, он был следователем по моему делу. Я когда в полицию обратилась, меня к нему направили. А теперь вот… Ну, не смешно ли?
Лицо Демида темнеет. Я вижу, как дергается тонкая голубая жилка на его виске, как поджимаются губы. А потом память меня уносит. Уносит в который раз…
Не помню, как добираюсь до скорой. Зубы стучат. Тело ломит.
— Быстро ты, молодец! — радуется Игорек, заводит мотор и выруливает с парковки. А я не понимаю… я просто не понимаю, как он вообще меня узнал? Мне кажется, сейчас я совсем другая. Уродливая, грязная, почти неживая…
— Меня изнасиловали…
Игорь замолкает. Оборачивается ко мне, открыв рот.
— Меня только что изнасиловали, — зачем-то повторяю снова, будто пробую эти слова на вкус. Водитель все так же молчит. А мне нужно, чтобы кто-то сказал, как мне теперь жить дальше. Что делать? Куда идти? Пауза затягивается, но в какой-то момент Игорь все же собирается с силами.
— Так мне тебя куда теперь? На освидетельствование? Или домой? Ты определяйся, мне машину еще в гараж возвращать.
Смеюсь. Не знаю, почему. Но смешно ведь. На что я надеялась? Что сейчас посторонний мужик с шашкой наперевес побежит защищать мою честь, ну, не глупо? И это ведь он еще даже не знает, что меня изнасиловал именитый боксер. Смеюсь еще громче.
— Домой, Игорь Викторович… До-мой.
Я врач скорой помощи — я знаю, что надо делать. И про освидетельствование знаю, и про необходимость профилактики ЗПП. Но у меня действительно просто нет сил. Злость и жажда возмездия приходят ко мне лишь утром. Я иду в полицию и под насмешливыми взглядами ментов из дежурной части дрожащей рукой пишу заявление. Если существует что-то более унизительное самого изнасилования, то это необходимость доказывать его факт в таком месте, как это. После кажется, что тебя изнасиловали еще раз…