Ждали мы любых необычных шумов, движений на окраине, что с лесом граничила. Ежели не было у разбойников в запасе лодок, чтобы по реке двинуться, то побегут они именно сюда. С севера к докам самые центральные районы прилегали; ну а на востоке были поля да пустоши — не спрячешься. Так что подумала я, рассудила, с волоском поработала и решила на этом месте пристроиться.
Вот уж час, как мы ожидали. Благодаря плащам, магически заговоренными, не мерзли. Сидели, всматривались: последние здания, мрачные дворы, повороты, поляны да лес лежали как на ладони.
Милана привстала с поваленного бревна, что использовали вместо скамьи и принюхалась:
— Бежит кто-то. Мммм… нет, скачет. Несколько лошадей.
Мы встрепенулись. Про лошадей я не подумала — а ведь за ними и не успеешь особо. С другой стороны, скакать им не дальше, чем за пару верст; там начинался лес непроходимый, а значит, лошадей они оставят. Я нахмурилась — стоило ли гранями воспользоваться, чтобы туда переместиться? Нет, без надобности. Девчонок вымотаю, да и не точно ведь место указать можно, так что лучше уж по следу пойдем.
Из-за угла вылетело несколько всадников. Немного их было — видимо, удачно все прошло у наших деятелей. Разбойники тут же скрылись в лесу; лошадей загоняли они что есть мочи. Мы вслед увязались, ничуть не плутая — разбойники скрываться и не пытались, головы свои спасали.
— В стороне пойдем, — предложила Миланка — А то поди за ними гнаться наши же будут, затопчут. А если не затопчут — так вопросов не оберешься.
— Учуешь если что?
— Учую, — решительно кивнула головой девица.
Вскоре и вправду крики прокурорских раздались, да свисты стрел; куда уж преследователи стреляли, непонятно — не видно ведь поди ничего. Для устрашения, что ли? Мы быстро бежали по соседству, не теряя ни злыдней, ни наших, и, как я и предполагала, оказались в итоге перед оврагом и поляной, за которыми начиналась совсем дремучая чаща.
За деревьями спрятались и осмотрелись. Лошадей здесь разбойники оставили и в ночи растворились. Лошадей было жалко — выглядели они почти дикими, в мыле все, а таких если не обтереть, да не успокоить — заболеть могут. А одна и вовсе упала — торчала у нее из ноги стрела.
Я зубами заскрипела — лучше бы в разбойника попали. Направила им облачко успокаивающее, но дальше задерживаться было невозможно.
Несколько карателей, все по чину, при форме, спешились на поляне и держать совещание начали. Оно и понятно — в места непролазные, меняющиеся, без подготовки не сунешься. Своих людей подставлять да отправлять в никуда прокурорские не торопились: разбойники в лесу и сгинуть могут, если не было у них уговора с какими тропками, что выводят в нужную точку.
Мы же осторожно начали обходить овраг, чтобы в дебри углубиться.
— Чуешь? — снова спросила я шепотом Милану.
Та отрицательно качнула головой:
— Лес скрыл. Только направление.
Я вздохнула. Значит, ждет кто-то их там и прикрытие дал нужное. На верном пути мы; но как самим не сбиться то? Лес нам ничего не сделает, да только и не подскажет, раз об обратном его уже попросить успели.
Придется обращаться к обитателям тамошним — лешим, водным охранителям да к духам, если есть здесь такие. Пусть не обычно магией они действовали, но нам даже на руку; зеленое море как себя они чувствовали, и людей плохих там распознают, и нам в помощи не откажут.
— Торопиться надобно, — прошептала я — Всего час до рассвета; а как солнце подниматься начнет, так все и грянет. Прям нутром понимаю. Не упустить бы.
Мы уже почти добрались до густых зарослей, как на поляну вылетел еще один наездник; этого я даже в ночи узнала бы. Как светится, подлый Маг, поцелуи крадущий. Ух как мне его побить захотелось тут же! А еще обнять захотелось. Да спросить наглого, почему поступил то так? Неужто чувствует что?
Как не вовремя!
Отвернулась сердито и решительно направилась в чащу. Девчонки переглянулись и за мной кинулись. А Милана и вовсе с разговорами подступилась — она когда с чутьем работала, так вблизи мои эмоции не хуже меня слышала, и такой яркой да странной реакции на Дамира Всеславовича не ожидала.
— Руся, ты чего это? — пропыхтела подружка, старательно пристраиваясь рядом. А ведь непросто это было — тропы не проторены, бурелом да сучья вокруг; один едва протискиваешься.
— Не время для разговоров, — буркнула я и еще активнее начла дорогу прокладывать, чувствуя, как горят щеки да уши предательски. Ну она и замолкла,
меня отстранила и сама спереди пошла, чтобы мне меньше ударов от веток и колючек доставалось.
Спустя десять минут вышли мы на небольшую полянку.
Миланка сколько ни принюхивалась, сколько ни вглядывалась в темноту — ничего не улавливала. Даже общее устремление потеряла, не то чтобы точное. Топнула от досады, ну да что уж там. Значит, самое время на помощь звать. И луна как раз вынырнула мне в помощь. Встала я посреди поляны, руки расставила, чтобы серебристое свечение поймать, глаза закрыла, да напевать начала, жителей местных призывая, дорогу запрашивая, да об опасности предупреждая.
Пела я про счастье лесное, про хранителей его славных, да про зелень — тоску, что краем проходила. Про себя рассказала, про разбойников страшных и напутствие дала — не вмешиваться, но помочь, подсобить немного, чтобы не произошло ничего ни с лесом, ни с теми, кому он дом дал.
Как закончила, стоять продолжила не шелохнувшись, рта больше не раскрывая. Тишина нужна была дальше полная: нитью песня шла во все стороны, не нарушить бы. Много чего и кого лес скрывал, что жил долго; а этот, по преданиям, и вовсе самый древний из всех существующих был. И что в нем схоронено за многие века оказалось — неведомо, а потому и призвано неловким словом быть не должно. Опасно.
Вот только нам чуть не помешали.
Раздалось пыхтение, да возглас удивленный и на полянку вывалился Светлый Маг; нас увидел — пошатнулся и глаза его, и без того большие и прекрасные, еще больше сделались.
Как онемели все от картины этой сначала.
Мы то понятно, о его присутствии в лесу знали. Хотя и не думали, что сам за разбойниками пойдет. Ну да, если рассудить, не прокурорских же отправлять — те пусть и маги, но посредственные, с лесом могли не справиться. Рассчитали они, видимо, что и так сгниют здесь преследуемые; а вот Дамир, известный настырностью своей, допустить такого не мог — бросился в погоню. Да только нас нашел вместо душегубов.
И обомлел.
На девчонок посмотрел, на меня, во всей красе стоящую прямо перед ним и рот уже раскрыл, чтобы вопросы задавать. А нельзя ведь этого делать! И себя, и нас погубить мог. Мгновенно приняла я решение. Подлетела к нему, руками обхватила и своими губами уста запечатала.
Омертвел маг весь, встал, не шелохнувшись, а потом дрогнул, руки поднял, меня обнял изо-всех сил и такую в поцелуй нежность и еще что-то неведомое вложил, что закружилась у меня голова и забыла я обо всем, что происходит: о целях своих забыла, о подругах, о разбойниках; да о том, что ночь сейчас и дело важное; и что жду гостей я лесных да заковыристых. Огнем я загорелась, да речкой пролилась, меня вдаль уносящей благодаря поцелую то.
И не очнулась, если бы скрипучий старый голос не произнес чуть ли не над ухом:
— Кхеее, кхе… Вот задорная девица — на поцелуй призвала посмотреть, што ли?
Глава 7
Из всех лесных обитателей Большак слыл самым непредсказуемым.
Вот не понравится ему человек, почует, что тот ведет себя негоже — шептуном притворится, знакомым обратится, да в чащу самую заманит, чтобы блуждал тот до самой смерти, не вышел никуда. А лесной царь рядом держится, ухохатывается. Бывает, и до жалости снизойдет, проучит измученного путника — и назад отправит, на место людное. А бывает и скормит кому — мало ли, какой из духов голоден в этот год, далеко не все они кореньями да ягодами питаются.
Но хуже то, если понравится ему кто: тогда, практически, без шансов уже остается, в лесу жить не тужить придется. Науку лесную осваивать, под внимательным руководством, да помощь посильную оказывать. Редко то происходит, но и такое случается; и приманивает тогда деток каких или молодежь Большак, и при себе оставляет. Потом уже за службу и наградить может, да не только знаниями; и в мир большой отпускает. Но возвращается человек в назад то, и узнать ничего не может: время в лесу по-другому течет, медленно, он поди и нескольких лет не прожил, а от дома его одна труха осталась, да знакомые и родные все по кладбищам.