— Никогда о них не слышал.
— Я знаю многое, о чем даже отец не подозревал.
— Но сделало ли это тебя сильней?
— Конечно! Можешь ли ты воткнуть меч в камень?
— Это невозможно.
— Возможно, если ты умеешь менять суть вещей.
— Я вижу, ты очень продвинулся в изучении книг. Но только в поединке видно настоящее искусство воина.
— Сорок наставников обучали меня. И над каждым одержал я победу.
— В учебном поединке?
— Не имеет значения, каким мечом ты дерешься.
— Но значение имеет то, ради чего ты поднял меч.
— Ты укоряешь меня, брат?
— Я просто тебя жалею…
Они замолчали, тяжело дыша. Толд мял в руке кусок хлеба. Эшт водил пальцем по столешнице.
— Я выбрал верный путь, брат, — сказал Толд, когда молчание стало казаться опасным. — Мое искусство выше твоего, и мой меч гораздо сильней.
— Твой путь никуда не ведет, ты просто топтался на месте. Это я шел верной дорогой. И мои умения не хуже твоих.
— Мы можем проверить это.
— В учебном бою на палках? — пренебрежительно хмыкнул Эшт.
— Если тебе угодно, мы станем биться нашими мечами! — вскинулся Толд.
Вино кружило им головы.
* * *
Из очередного странствия ир Лэдош вернулся не один. Маленькая женщина с непривычно круглым лицом ехала вместе с ним. Она была красива, но красота ее была странной.
Прошло совсем немного времени, а все уже знали — ир Лэдош привез невесту и, кажется, наконец-то решил крепко осесть на своей земле.
Свадьбу играли осенью. Три деревни веселились до упаду, множество гостей прибыло из дальних краев, наведался даже престарелый эр Покатом, подарил двух жеребцов арвейских кровей. Жарко пылали огромные костры, пожирая богатые подношения. Весело взвизгивали дудки приглашенных музыкантов, бухали барабаны, звенели колокольцы…
Жена Лэдоша умерла через год, оставив ему двух сыновей, двух близнецов.
* * *
Под дождем на раскисшем поле сшиблись два меча-родственника: Непобедимый и Добро Несущий. В грязи на колючей стерне схлестнулись в бою два брата-близнеца. Тонко пела сталь, отрывисто лязгала и скрежетала. Сочно чавкала под ногами земля, всхлипывала, будто живая.
Словно в забытьи рубились братья. Каждый верил, что правда на его стороне, и каждому хотелось доказать свою правоту. Со всей искренностью, что была в их сердцах, сражались они, и разум их без следа растворился в яром поединке.
Двадцать пять лет не виделись братья, но каждый день они мысленно спорили друг с другом. Не потому ли так истово занимался Толд? Не потому ли столь жадно помогал людям Эшт?
Теперь пришло время разрешить затянувшийся спор…
Не один час рубились близнецы; пот заливал им глаза, кровь марала одежду. Опустилось к западу солнце, и холодный багрянец проступил на небе.
Страшно каркнул со старой ракиты ворон, и с жутким хрустом вошел клинок в грудь.
Толд выпустил меч.
Эшт стиснул зубы и побелел.
— Я сильней… — сказали они вместе. — Я — первый…
Упал в грязь Несущий Добро. Вдоволь глотнул крови Непобедимый.
— Брат! — хрипло выкрикнул Толд, с нарастающим ужасом глядя в исказившееся лицо близнеца — словно в зеркало. — Я не думал! Я не хотел!
— Мы оба хотели… — простонал Эшт, держась за клинок, пронзивший его грудь. Кровь пузырилась на синих губах. — Мы…
Он упал…
Через три дня Эшт лег рядом с матерью и отцом.
* * *
Старшего сына Лэдош-Вдовец назвал Толдом, что с языка племени рондов переводилось как Непобедимый. Младшему сыну ир дал имя Эшт — у серых людей это короткое слово означало «несущий добро».
Много времени проводил Лэдош возле колыбелей. Туманились его глаза, когда смотрел он на детей. Разное думалось, и не было рядом той, что могла бы разделить тяжесть его дум…
* * *
Исступленно, словно обезумев, тренировался Толд. Монотонными упражнениями отгонял он жгучее чувство вины; в движении искал он облегчения, изнеможением боролся с мучающими мыслями.
Стремительно неслись одинаковые дни; весна сменяла зиму, незаметно пролетало лето, осенние листопады вдруг оборачивались белой метелью — и так год за годом.
Прошло время, и гнетущие чувства притупились. Но и теперь Толд не позволял себе отдохнуть. Он учился за двоих, за себя и за убитого брата.
— Нужно стать величайшим, — бормотал он, рассекая соломенные снопы легким стремительным взмахом клинка. — Только величайшему подвластны великие дела…
Нашелся бы в мире противник, равный ему по силе? Возможно. Толд не знал наверняка, но он видел, чувствовал, что ему есть куда двигаться, куда развиваться, и он спешил; он стремился достичь совершенства. Но чем дальше продвигался Толд, тем трудней давались ему новые знания и умения.
— Это нормально, — говорил он себе. — Чем ближе к вершине горы, тем тяжелей путь…
Толду казалось, что он видит эту вершину, когда его свалила болезнь.
Без малого год боролся он с предательской слабостью. Иногда ему становилось лучше, но едва он приступал к тренировкам, как болезнь возвращалась и вновь принималась грызть его изнутри. Лекари и знахари требовали от него спокойствия, а он гнал их от своей постели. Его кормили бульонами и отварами, а он велел нести мясо, хоть и не мог его разжевать…
Толд все же одолел болезнь, но после этого в нем что-то переменилось. Иногда он листал книгу, и не мог понять, знакомы ли ему описанные там приемы, или же он впервые о них читает. Иногда меч казался ему неподъемно тяжелым, и ставшая скользкой рукоять выворачивалась из дрожащих пальцев. Иногда лук не желал сгибаться, а мишень в отдалении вдруг расплывалась бесформенным пятном.
Все это злило Толда. Он не понимал, что с ним происходит. Но однажды он задержался у пыльного зеркала и вдруг увидел то, чего раньше не желал замечать: морщины и седину, тусклые глаза и серые пятна на коже.
Страшная правда открылась ему.
— Я старик…. - сказал он, и мутные глаза его омылись слезами. — Я не успел…
Долго смотрел на свое отражение Толд, и ему представилось, что это мертвый Эшт стоит перед ним.
— Неужели ты оказался прав, брат? Но ведь я был сильнее тебя!
Он услышал ответ. Или это просто ему почудилось?
— Ты топчешься на месте. Не пора ли шагнуть вперед?
— Но я все еще не готов. И уже никогда не буду…
— Забудь об этом. Просто сделай шаг…
За ужином Толд сидел, повесив голову. Быстрыми тенями шмыгала у стен прислуга, смятенные шепотки тревожили тишину, мелькали за окнами факелы, фыркали на конюшне жеребцы, скрипели двери, лязгал металл…
Он так и не дождался утра, не утерпел. Глубокой ночью Толд отправился в свое первое и единственное странствие.
* * *
Лэдош Однорукий часто вспоминал слова старого десятника Кенрана.
«Однажды ты не сможешь идти дальше, — не раз повторял тот. — И если ты не найдешь человека, кто сможет продолжить твой путь, то все пройденное тобой окажется бесполезной тратой сил и времени. Жизнь прожита впустую, если твою ношу некому подхватить…»
Лэдош Однорукий с тревогой и надеждой смотрел на крохотные ручки сыновей.
* * *
В одной из деревень Толда встретили так, будто давно его ждали. Староста вынес чару вина, накрытую ломтем соленого сыра, с поклоном протянул заезжему гостю:
— С великой просьбой обращаемся мы к тебе, защиты ищем, о заступничестве просим.
Толд спешился, пригубил вино, прикусил сыр, вернул чашу. Гулко билось в груди сердце, пальцы левой руки крепко вцепились в рукоять меча.
— Что у вас случилось?
— Великан-людоед поселился в дубраве за погостом, сторожит дорогу, ведущую в город. Никто не приходит с той стороны, и мы туда больше не ходим. А последнее время ночами стал он наведываться в деревню. Три дня назад выбил дверь в доме кузнеца Стийка, вломился, утащил в лес его младшую дочку. А до этого сгинул в лесу бортник Тим, а сын его Гронк поседел и помутился умом, повстречав людоеда на ягоднике…