Ох, не по себе мне от этих мыслей!
Да только не поднимая кубок во время очередных чествований, я наношу оскорбление и присутствующим, и музтазхиру. На мне скрестились многие недовольные, а то и откровенно злобные взгляды, и напряжение за нашим столом понемногу нарастает.
Сидящий напротив меня алан неожиданно встал и, презрительно кривя губы, что-то негодующе произнес, обращаясь ко мне. После чего, обернувшись к царскому помосту, заговорил уже громко. Подошедший со спины толмач глухо, напряженно перевел:
— Он говорит, что вы нанесли оскорбление аланскому народу и музтазхиру, отказываясь поднять кубок как за нашу землю, так и за ее славного правителя.
Сделав короткую паузу, толмач продолжил, теперь переводя насмешливые слова Дургулеля, смотрящего на меня:
— Музтазхир спрашивает, отчего ты не пьешь вместе со всеми. Или тебе не сладко наше вино? Или ты не желаешь славить царя? Или не желаешь видеть Аланию цветущей?
Понимая, что зашел уже слишком далеко, я решил пойти ва-банк — тем более что ромейский посол наверняка поливал меня грязью, когда Дургулель заводил с ним разговор. Встав, я заговорил коротко и зло:
— Я вижу на пиру посланника базилевса и потому боюсь пить вино. Полгода назад корсунский катепан пытался отравить меня и князя Ростислава на пиру в княжьем дворце. Ромей был гостем, но попрал законы гостеприимства и законы Божьи! Лишь промыслом Господа, направившего мой взгляд на руки катепана, мы спаслись. А разве не отравили греки картвельского царя*10 Давида, дав ему яд в чаше во время причастия? Разве не отравили они собственного базилевса Цимисхия или василиссу Феодору?
После завершения перевода толмачом в зале повисла тишина. Многие устремили негодующие взоры на меня, но кто-то с недоверием смотрел уже на византийца. Среди прочих я мельком увидел лицо азнаури Важа — он благосклонно кивнул мне, оказывая поддержку.
Грузины, чью землю и свободу долгое время попирали ромеи, последних особенно недолюбливают — в том числе и за их необычайное вероломство. Какое кощунство — отравить врага во время причастия! Настоящее изуверство! Нет, неслучайно посол царя Баграта решил мне немного помочь, неслучайно…
Обычно сладкоречивый, как и любой другой византийский дипломат, мой оппонент, однако, замешкался с ответом, видно не ожидая от меня столь яростной отповеди. И я, пользуясь моментом, продолжил в повисшей тишине:
— Ромейские вельможи думают только о себе, своем богатстве и влиянии. Они задавили собственный народ поборами, они разоряют простых людей хуже иноземных захватчиков. Именно поэтому жители Корсуни и Сурожа запросились под руку князя Ростислава!
Громко запричитавший наконец византиец наверняка попрекает меня во лжи, но я еще громче заговорил, перебивая его негодующие вопли:
— Позволь мне, светлый царь, закончить, и тогда уже и я, и все мы внимательно выслушаем посла базилевса.
Как только толмач перевел мои слова, Дургулель с каменным лицом прервал грека одним мановением руки и кивнул мне, разрешая продолжать. Я поклонился в пояс:
— Благодарю тебя за мудрость, музтазхир! Я уже говорил о том, что ромеи думают только о себе, — и это действительно так. Они прикрываются единой для всех нас верой, и мы признаем их религиозное главенство, но разве это мешает им стравливать братьев христиан, разжигать восстания внутри наших царств и идти на нас войной? Разве они не предавали твоего родственника, музтазхир, грузинского царя Баграта Куропалата, мужа твоей сестры Борены? Разве не поддержали они его брата Дмитрия, когда тот войной пошел против своего государя, дробя и ослабляя при том Грузинское царство? Разве они не воевали с грузинским царем Георгием, отцом Баграта и армянским царем Ованес-Смбатом, захватив земли грузин и все Армянское царство?*11 И разве не предали они позже племянника Ованес-Смбата, Гагика? Не сумев одержать верха над ним в открытом бою, они обманом выманили его в Царьград, обманом же заставили отречься от престола, а после убили!*12
В этот раз после перевода толмача зал наполнился негодующими криками хорошо выпивших и быстро ярящихся мужчин. И вся их ненависть направлена на посеревшего от страха, съежившегося византийца. Но что поделать, если все то, что я сказал, правда?!
Подняв руку, я громко заговорил, стараясь перекричать возмущенные и гневные вопли:
— Дайте закончить! Дайте договорить!!!
Ясы не слушают меня, но мой жест увидел музтазхир. Дургулель неспешно поднял руку, и крики тут же стихли. Повинуясь легкому наклону его головы, я продолжил:
— Византийцы не раз обращались за помощью к аланам, не раз пользовались ею и не раз бросали вас, когда помощь была нужна уже ясам. Разве помогли они вам, единоверцам, в войне с иудеями-хазарами, когда вы восстали против кагана Аарона по греческому же подстрекательству?*13 Нет! Но благодаря походу князя Святослава вы стали свободны! А разве не было союза между Мстиславом Удалым, князем Тмутараканским и Аланским царем?! Разве не ходили ясы и русы вместе на Дербент*14 и Ширван, не воевали они вместе в землях Шаддадидов? Разве не помогли аланские богатыри князю Мстиславу в войне за отцовский престол?*15 Князь Ростислав протягивает свою руку и призывает возродить этот союз! Он готов поддержать твое войско, музтазхир, опытными бойцами-варягами, греческими осадными мастерами, что строят пороки, он даст тебе в помощь тмутараканских копейщиков и лучников! Тех самых, кто два года назад разбил в бою катафрактов пщы Тагира! Зачем вам, ясы, вероломный отравитель и предатель в союзниках, когда есть тот, чьи слова и рука одинаково тверды! Заключим же союз!!!
Остаток фразы, переведенной толмачом, потонул в грохоте одобрительных криков, к моему вящему удовольствию. Однако в этой зале, как и во всей Алании, любые решения зависят только от одного человека — Дургулеля. И потому я неотрывно смотрю на его лицо в надежде увидеть хотя бы намек на положительные эмоции — и, кажется, вновь вижу тень улыбки в уголках губ музтазхира!
Однако мое ликование, равно как и выкрики собравшихся, обрывает властный жест царя. Дургулель поднимает византийского посла — и в этот раз ромей все же сумел собраться и заговорить относительно спокойно и ровно.
— Он говорит, что катепана вы выманили в Тмутаракань обманом, а после подло захватили, предали пыткам и вынудили себя оговорить. В это же время в Корсуни и Суроже подняли бунт подосланные и купленные вами люди, сумевшие взбаламутить жителей и ложью настроить против законного правителя — базилевса…
Толмач словно синхронный переводчик повторяет за византийцем, донося до меня смысл сказанного, за что я ему весьма благодарен.
— Ромей говорит, что царя Давида убили его же подданные, и греки здесь ни при чем. Он говорит, что Цимисхия и Феодору настигла Божья кара за предательство Никифора Фоки…
— Хм, а в этом что-то есть!
— Также он говорит, что царь Георгий первым напал на Византию, объединившись с мусульманским халифом Аль-Хакимом, а царь Гагик не выполнил воли дяди, завещавшего Армению империи.
Все внимательно слушают ромея, чьи слова также переводятся толмачом и чей голос с каждой секундой становится все более сильным и уверенным.
— Посол говорит, что сегодня у Византии, Грузии и Армении есть общий и очень сильный враг, пришедший с востока, — турки-сельджуки. Царь их, Алп-Арслан, весьма опытный и искушенный полководец, и лишь вместе православные христиане смогут выстоять под новым исламским натиском. Он говорит о крепком союзе грузин и аланов и необходимости сегодня позабыть старые дрязги и держаться друг друга. Он говорит также и о нашем союзе с империей, напоминает о родстве грузинского, аланского и византийского правителей…
Наконец оба толмача замолчали вслед за послом, и византиец, глубоко склонившись перед Дургулелем, с царского разрешения сел под негромкий, но одобрительный гул. Грек явно не зря ест свой хлеб, сумел-таки обуздать гнев ясов, вызванный моей речью. Но нельзя давать сопернику сказать последнее слово — и потому, дождавшись разрешения царя, я встал: