А в университет меня приняли без всяких проволочек. Крючок старухи-ведьмы оказался на редкость прочным, и сработал как надо. Хотя я так и не понял, что это был за крючок.
****
Когда-то, в совершенно незапамятные времена, жили на небесах боги. Их было много, и каждый считал своим долгом напомнить остальным, что если на земле останется хоть один человек, почитающий именно его, то он, небожитель, имеет право на привилегированное положение. Из-за постоянных споров и драк — а дрались боги часто и со вкусом — на земле случались бури и грозы, наводнения и засухи, трясь земная и войны жуткие (увы, люди ничем не отличались от своих идолов). Людишки, те самые, за чьи умы махали руками боги, и кем они хотели управлять, взяли, да и стали умирать, да с такой скоростью, что на огромных просторах осталась жалкая кучка двуногих, но и эти быстро дичали, совершенно забыв о достижениях цивилизации. Все погрузилось в спячку.
Спохватились боги, навели порядок на земле и у себя на небе. Люди отдышались, и с удвоенной энергией стали плодиться и размножаться. Из пучин морских появились новые острова и континенты взамен старых, где все погрязло в грехах и разврате. Зародились племена, давшие жизнь народностям, и от которых пошли почковаться новые королевства, а затем и страны. Цивилизация шагала ускоренными темпами. Теперь людям нужны были наставники в их мирских делах. Поклонение небожителям считалось лучшим вариантом заставить людей поверить в богов. А если повезет — то в одного, самого лучшего и достойного. И обязательно молились, приносили жертвы, мучились от сознания собственного бессилия, спрашивали совета у заоблачных высот. Ведь богам так хотелось услышать слова признания за проделанную работу. И каждый из них втайне мечтал, что люди выберут именно его, любимого и почитаемого
Но не углядели боги, как два самолюбивых ангела вырвались из услужения и спустились на твердь земную. Одновременно, но в разных частях материка, прозванного Пафлагонией. Так появились святые Доминик и Патрик. Гордецы взлелеяли свой культ, и люди стали молиться им, а не богам. Ну не могли они взять в толк, зачем спрашивать совета и жаловаться на жизнь небесам, если рядом живет живое воплощение богов, которых никто и в глаза не видел. А Доминика видели. И Патрика видели. Говорят, кому-то из счастливцев удалось даже прикоснуться к ним, поцеловать руку. И даже почуять сладковатый запах, который источала эта самая рука.
Ангелы были лишены бессмертия за свое коварство, и ушли в мир иной, как и подобает всем людям. Ушли в почете и хвале, оставив после себя идеи, планы, многотомные труды, святые книги, по которым должны были жить их последователи и почитатели. Только вся беда была в том, что эти новоявленные святые признавали людьми только тех, кто набивал шишки на лбу, усердно поклоняясь живым представителям небес. Из-за этого люди передрались друг с другом. Одна часть Пафлагонии проповедовала культ святого Доминика, чьим символом стал венок из алых роз, другая часть лелеяла святого Патрика, выбравшего в качестве отличительного знака орнамент из белых роз на голубом фоне. Розы на континенте считались символом святости и мученичества. И кто у кого «стянул» идею — до сих пор остается неизвестным. Да и были ли Доминик и Патрик такими уж мучениками? По возможности, об этом никто старался не спрашивать, а больно ретивых успокаивали холодной сталью или кистенем.
Но война все же вспыхнула.
Армия Белой Розы лупила своих противников до посинения, потом все происходило с точностью до наоборот. Вместо того чтобы думать, изобретать, учиться, рожать и воспитывать детей, люди совершали мерзкие поступки, бесчеловечные в своем проявлении. Они отрывали друг другу головы и бахвалились своими «подвигами». Никто уже не помнил, из-за чего разгорелся сыр-бор. Осталась лишь обида, боль и жажда мести за поруганные святыни и дома.
Сложилось так, что реальные исторические личности Доминик и Патрик никогда не ладили друг с другом, а со временем их разборки из словесных перепалок переросли в ненависть. Каждая строчка книг, написанных ими, дышала злобой и едкими колкостями в адрес оппонента.
Как сказал один из богов с горькой усмешкой: «приоритеты определились».
3
Сначала в Таланне мне все давалось с трудом. Я никогда не находился в больших городах больше одного дня, и толчея на улицах, вонь, несущаяся из выгребных ям и сточных канав, бестолковое передвижение людских масс из одной части города в другую с неясными целями приводили меня в тихое бешенство и угнетало меня. С каждым днем все больше и больше хотелось скрыться в таежных дебрях.
Что удивительно — я оказался способным к учебе. А ведь я не ожидал таких успехов от себя. Материал, читаемый на лекциях, я запоминал с лету, что освобождало меня от необходимости записывать унылые слова учителей. Письменная грамота упорно не давалась, смеясь над корявыми рядами строчек и ужасным слогом.
Я жил в небольшой каморке в общинном доме господина Геспиода за четыре медяка в месяц с тремя друзьями, такими же студентами, как и сам. Их звали Шип, Игла и Колючка. Наша четверка славно куролесила по Таланне, а похождения обрастали нелепыми байками, небылицами и приукрашенными историями. Впрочем, кто же откажется от такого способа заявить о себе?
На что мы жили? За съеденный обед расплачивались уборкой заплеванных и залитых вином полов, мытьем посуды. Мы не были лентяями и вкалывали так, что не оставалось времени на учебу. Потому что после работы мы шли по кабакам и гуляли до утра, да так, что бродячим кошкам становилось тошно от нашего разгульного образа жизни. На лекциях мы спали. Для таких мероприятий у нас был уголок, где можно было сачкануть. Если Игла и Колючка дрыхли первые часы лекций, я и Шип героически прикрывали их отсутствие. И наоборот. Взаимозаменяемость у нас была полной. Неявка на лекции каралась сурово. Ректор мог послать провинившегося студента на заготовку дров или починку крыши, что, сами догадываетесь, не являлось приятным занятием. Практически любой ремонт делался за счет студентов, имевших наглость не присутствовать на занятиях. Возиться на принудительных мероприятиях у нас не было желания, и поэтому небеса миловали до сих пор нашу компанию.
Так пролетело два года. В воздухе запахло новой войной между сторонниками Доминика и Патрика, одной из тех войн, которые местные острословы прозвали «Войной Роз» или «Цветочной войной». Таланна входила в число тех земель, которые отстаивали интересы Алой Розы, а точнее, которые почитали в большей степени Доминика, чем герцога Линда из Дома Лоран, нашего «смотрителя» за землями. А посему рано или поздно в городе могли появиться «ловцы», охотящиеся за «красным мясом», то бишь за теми, кто в разной степени своих возможностей мог держать в руках оружие и отстаивать честь святого Доминика (не забыть бы флаги и штандарты в руки дать этим несчастным!). Господин Мартин не раз предупреждал меня быть осторожным на улицах и в кабаках, зная о наших бурных похождениях.
— Звание студента не дает никаких привилегий перед войной, — говорил он при нашей последней встрече. — Вы, кроме воды, пьете и вино. Напоить вас не стоит никакого труда. Не успеете протрезветь, как окажетесь на поле боя с плохой алебардой в корявых руках, привыкших только к перу и перелистыванию книг.
— Мы учтем ваше предупреждение, — не стал я спорить с мудрым должником Брюнхильды.
Я не был полным идиотом, и понимал, что крючок моей старухи будет в таком случае бессилен, и постарался быть осторожным, что очень трудно в годы молодости, сами понимаете. Парни мы были видные. Многие девчонки Таланны тайно или явно вздыхали по нам, но мы границ не переходили, что позволяло избегать традиционного мордобоя и жестокой расправы со стороны их ухажеров. А побить нас кулаки чесались у многих. Но подраться мы тоже умели. Единственная, к кому неравнодушны были Игла и Шип, так это миловидная служанка из трактира дядюшки Якоба. Ее звали Ильза. Подведенные сурьмой глаза всякий раз вспыхивали огнем, когда мы вваливались в вечернюю пору в помещение, и галдящие от избытка сил, начинали зарабатывать себе на похлебку.