До Ганса Ребекка не встречала ни одного мужчины, похожего на ее отца. При всей своей самоуверенности и властности муж всегда прислушивался к ее мнению. У него была хорошая работа — не многие имели собственный автомобиль в Восточной Германии, — и люди, работавшие в правительственных учреждениях, были убежденными коммунистами, но Ганс, на удивление, разделял политический скептицизм Ребекки. Как и ее отец, он был высок, красив и хорошо одевался. Вот такого-то мужчину она и ждала.
Только раз в период ухаживания она засомневалась в нем на короткий момент. Они попали в небольшую автомобильную аварию. Она произошла целиком по вине другого водителя, который выехал из боковой улицы, не остановившись. Такое случалось каждый день, но Ганс пришел в бешенство. Хотя обе машины получили минимальные повреждения, он вызвал полицию, предъявил удостоверение сотрудника министерства юстиции и настоял, чтобы того арестовали за опасное вождение и водворили в тюрьму.
Потом он извинился перед Ребеккой за то, что вышел из себя. Ее пугала его мстительность, и она была готова прервать отношения с ним. Но он объяснил ей, что сорвался, поскольку на работе очень много дел, и она поверила ему. Ее доверие оправдалось: в дальнейшем ничего подобного больше не повторялось.
Весь год, пока продолжался период ухаживания, и в течение шести месяцев, когда они спали вместе большую часть выходных, Ребекка задавалась вопросом, почему он не просит ее выйти за нее замуж. Они уже не дети: ей было двадцать восемь лет, ему — тридцать три. Так что она сама сделала ему предложение. Он сильно удивился, но сказал «да».
Сейчас он остановился перед ее школой. Это было современное и хорошо оборудованное здание — коммунисты придавали большое значение образованию.
За воротами пятеро или шестеро старших парней стояли под деревом и курили сигареты. Не обращая внимания, что они смотрят, Ребекка поцеловала Ганса в губы и вышла из машины.
Мальчишки вежливо поздоровались с ней, но, переступая через лужи на школьном дворе, она почувствовала на себе сальные подростковые взгляды.
Ребекка выросла в семье политических деятелей. Ее дед был членом рейхстага от социал-демократической партии, до того, как Гитлер пришел к власти.
Ее мать являлась членом городского совета также от социал-демократов в течение непродолжительного периода демократии в Восточном Берлине после войны. Но сейчас в Восточной Германии господствовала коммунистическая тирания, и Ребекка не видела смысла в том, чтобы заниматься политикой. Поэтому она направила свой идеализм в русло преподавания и надеялась, что следующее поколение будет менее догматичным, более сочувственным, трезвомыслящим.
В учительской на доске объявлений она проверила расписание ближайших занятий. Большая часть ее уроков сегодня были сдвоенными, то есть в одном классе объединялись две группы. Она преподавала русский язык, а также в одном классе давала уроки английского. По-английски она не говорила, хотя получила поверхностные знания этого языка от своей бабушки-англичанки Мод, все еще энергичной в свои семьдесят лет.
Ребекку попросили вести английский во второй раз, и она стала думать над текстом. В первый раз она воспользовалась листовкой, которую раздавали американским солдатам, где разъяснялось, как общаться с немцами. Ученикам она показалась смешной, но они почерпнули много полезного. Сегодня, может быть, она напишет на доске слова песни, которую они слышали: «Твист», — ее все время проигрывали на радиосети американских вооруженных сил, — и даст им задание перевести ее на немецкий. Это будет необычный урок, но это было все, что она могла придумать.
Школе недоставало учителей, потому что половина из них эмигрировала в Западную Германию, где месячные зарплаты были больше на триста марок, а люди были свободны. Такая ситуация наблюдалась в большинстве школ Восточной Германии. И это касалось не только учителей. Врачи могли удвоить свой заработок, пребравшись на Запад. Мать Ребекки, Карла, работала старшей медсестрой в крупной больнице в Восточном Берлине, и она рвала на себе волосы оттого, что им не хватало медсестер и врачей. То же самое происходило в промышленности и даже в армии. Страна испытывала общенациональный кризис.
В то время как Ребекка записывала в блокнот слова песни «Твист», пытаясь вспомнить строку со словами «моя сестренка», в учительскую вошел заместитель директора школы. Берн Гельд, стройный, темноволосый мужчина сорока лет, был, пожалуй, лучшим другом Ребекки. Лоб его пересекал бледный шрам, оставшийся от ранения шрапнелью, когда он защищал Зееловские высоты в последние дни войны. Он преподавал физику, но разделял интерес Ребекки к русской литературе. Пару раз в неделю во время обеда они вместе ели свои бутерброды.
— Послушайте, — обратился ко всем Бернд, — боюсь, плохие новости. Ансельм уехал от нас.
По комнате пробежал шепоток удивления. Ансельм Вебер занимал должность директора школ. Но, похоже, над его принципами взяли верх заманчивое процветание в Западной Германии и свобода.
— Я займу его место, пока не назначат нового директора, — продолжил Бернд.
Ребекка и все учителя в школе знали, что он должен был бы занимать эту должность, если бы во внимание принимались способности, но такое продвижение для него было невозможным, потому что он не вступал в Социалистическую единую партию — по всем статьям коммунистическую партию, кроме названия.
По этой самой причине Ребекка никогда не стала бы директором школы. Ансельм убеждал ее вступить в партию, но об этом не могло быть и речи.
Для нее это означало бы добровольно поселиться в сумасшедшем доме и делать вид, что все другие его обитатели здоровые люди.
Пока Бернд подробно говорил, что следует срочно сделать в сложившейся ситуации, Ребекка строила догадки, когда школа получит нового директора. Через год? Как долго будет продолжаться кризис? Никто не знал.
Перед первым уроком она заглянула в свою почтовую ячейку, но она была пуста. Почту еще не доставили. Может быть, и почтальон сбежал в Западную Германию?
Письмо, которое перевернет ее жизнь, пока не дошло.
На первом уроке с большой группой семнадцатилетних и восемнадцатилетних ребят она обсуждала поэму «Медный всадник». Урок на эту тему она проводила каждый год с тех пор, как начала преподавать. Как всегда в духе ортодоксального советского анализа, она объясняла, что конфликт между личными интересами и обязанностью перед обществом Пушкин решает в пользу народа.
В обеденный перерыв она пошла со своим бутербродом в кабинет директора и села по другую сторону большого письменного стола напротив Бернда. Она посмотрела на полку с дешевыми керамическими бюстами Маркса, Ленина и восточногерманского коммунистического лидера Вальтера Ульбрихта. Бернд перехватил ее взгляд.
— Ансельм большой хитрец, — улыбнулся он. — Годами прикидывался верным партийцем, а потом — бац, и был таков.
— А ты не испытываешь искушение тоже податься туда? — спросила Ребекка. — Разведен, детей нет, ничто тебя не держит.
Он огляделся по сторонам, словно убеждаясь, что их никто не слышит, и пожал плечами
— Я подумывал об том, — признался он. — А кто нет? Ты, наверное,
тоже. Как — никак, твой отец работает в Западном Берлине, не так ли?
— Да. У него заводик по сборке телевизоров. Но мать намерена оставаться на Востоке. Она говорит, мы должны решать свои проблемы, а не бежать от них.
— Я знаком с ней, она настоящая тигрица.
— Что правда, то правда. А дом, в котором мы живем, принадлежал ее семье несколько поколений.
— А что твой муж?
— Он весь в работе.
— Стало быть, мне нечего беспокоиться, что я потеряю тебя. Это хорошо.
— Бернд… — Она хотела что-то сказать, а потом раздумала.
— Говори, не стесняйся.
— Могу я задать тебе личный вопрос?
— Конечно.
— Ты ушел от жены, потому что она завела с кем — то роман?
Бернд весь напрягся и односложно ответил:
— Точно.
— Как ты узнал об этом?