Неожиданно в глубине коридора, со стороны лестницы, ведущей в нижние этажи, раздался раскатистый, с хрипотцой хохот, послышались неуверенные шаги по металлическим ступеням, затем тяжелый удар, грохот падения и новый взрыв хохота — уже откуда-то издалека.
Подняв свечу повыше, Улисс направился к лестнице. На площадке уже никого не было, но снизу доносились отдаленные звуки и голоса. Улисс стал осторожно спускаться по ржавым ступеням и вдруг увидел на одной из них глубокую свежую вмятину. «Ого!» — подумал он, наклонившись над ней. Головой такую выемку не сделаешь, нужно жахнуть изо всех сил дубиной, окованной железом, или, на худой конец, камнем. Улисс пожалел, что не прихватил чего-нибудь в этом же роде, но продолжал спускаться. Он твердо решил выяснить, что за люди обитают в Большой Яме. Старуха Канитель сказала ему неправду, но, как казалось Улиссу, не для того, чтобы его обмануть, а для того, чтобы уберечь от чего-то. От чего? Похоже, сейчас это станет ясно.
В коридоре третьего подземного этажа тоже было пусто и тихо, только капала где-то вода. Порыжевшие железные двери с болтами, рукоятками, иногда с наружными запорами, тянулись по обеим сторонам коридора. Интересно, почему во все это время здесь так никто и не поселился, подумал Улисс. Целый город погиб в двух шагах от Большой Ямы, и никому из жителей не пришло в голову спастись. Может быть, они не успели? Или ничего не знали о Яме? А может быть, их просто не пустили сюда? Дед как-то рассказывал, что Яма была закрыта, когда охотники наткнулись на нее неподалеку от развалин города. Не один месяц пришлось повозиться, прежде чем удалось в нее проникнуть. Но никаких припасов в Яме не оказалось, наверное, перед войной их не успели завезти.
— Ох! — явственно послышалось вдруг из-за ближайшей двери.
Улисс вздрогнул.
— О-о-ах! — повторял кто-то таким голосом, будто обливался ледяной водой, задыхаясь от восторга.
— Кто там? — громко спросил Улисс, пытаясь открыть дверь. Но она была заперта. Голос смолк, слышалось лишь чье-то напряженное сопение. Улисс ударил в дверь кулаком.
— Откройте, эй!
Никто не ответил ему. Вместо этого из-за соседней двери раздался вдруг протяжный стон. Улисс метнулся туда, но и эта дверь была заперта изнутри. Стон повторился. С другого конца коридора донесся чей-то надрывный кашель.
— Кто там есть? Отзовитесь! — кричал Улисс, колотя во все двери. Одна из них подалась, и он неожиданно оказался в тесной пустой комнате с низким потолком и бетонными стенами. Грязный худой человек сидел на полу комнаты, сжимая в руке маленький флакончик из тонкого стекла. Увидев Улисса, он поспешно сунул флакончик в рот и с хрустом принялся его жевать. На лице его появилась блаженная улыбка.
— Ты кто? — спросил Улисс, отступая.
— Тсс! — Человек приложил палец к сочащимся кровью губам. — Разве ты не знаешь? Осока снова выбралась из шахты. Она бродит по этажам и собирает всех, чтобы увести с собой. Слышишь? Она идет сюда!
Улисс вдруг в самом деле услышал приближающиеся шаги.
— Осока идет сюда, — повторил человек и, не отрывая взгляда от двери, ползком попятился к противоположной стене. Улисс обернулся. Он был настолько ошеломлен происходящим, что, наверное, не удивился бы, если бы в самом деле увидел погибшую весной старшую дочь Канителей.
Но в дверях появилась не она. Поигрывая огромной, окованной железом палицей, в комнату вошел Шибень, старый приятель Улисса, один из городских сторожей.
Улисс расхохотался:
— Шибень! Ты как здесь? Решил все-таки со мной идти? Вот молодец! Тут у них, знаешь, что-то странное творится, я чуть не тронулся — ничего понять не могу.
Шибень остановился у двери и, прищурившись, с ног до головы окинул Улисса насмешливым взглядом.
— Ты зря становишься на задние лапы, свирепень, — произнес он каким-то чужим, сдавленным голосом, — от этого ты стал только меньше, и я все равно убью тебя.
Он поднял дубину и начал осторожно подступать к Улиссу. В глазах его застыла спокойная уверенность, как у опытного лесоруба, примеривающегося свалить подходящее дерево.
— Что с тобой, Шибень? — испугался Улисс. — Ты не узнаешь меня?
— Просто удивительно, — сказал Шибень, медленно приближаясь, — как ты похож на одного парня. Ты всегда становишься похожим на тех, кого сожрал, свирепень?
Улиссу стало страшно. Он боялся не дубины Шибня, а его глаз, бессмысленно-задумчивых, будто незрячих. Он почувствовал вдруг страх перед этой комнатой, перед худым, грязным человеком, бьющимся в судорогах у испачканной кровью стены, он почувствовал себя погребенным в Большой Яме, как в могиле.
— Шибень, ты что? Очнись! — повторял он в отчаянии. — Это же я, Улисс!
— Улисс, — задумчиво произнес Шибень, продолжая наступать, — Улисс был настоящий охотник, да! Он ничего не боялся, даже в новые земли собирался идти… Только потом передумал.
Я, говорит, лучше пойду в Большую Яму. Старуха Канитель меня любит, она отдаст мне все ящики, и я открою их, и все ампулы будут мои! — В глазах Шибня загорелся ужас, он перешел почти на крик. — И я, говорит, буду разламывать их, одну за другой, и пить их! И никому! Никому! Никогда! Ни капли не дам попробовать!
Он выкрикивал слова и трясся как в лихорадке. Слезы текли по его щекам, дубина выпала из рук, но он этого даже не заметил.
— Одну за другой! — кричал он, беспорядочно размахивая руками, будто отбиваясь от невидимого врага. — Никому! Ни капли! Он все выпьет сам! Так нельзя. Неправильно так! Все хотят! Я хочу, я!
И, закрыв руками лицо, Шибень разревелся. Он долго, всхлипывая, бормотал что-то неразборчивое, а затем вдруг умолк, поднял глаза на Улисса и спокойно произнес:
— И тогда мы убили тебя, Улисс. Выследили и убили. Сначала сломали твои лыжи и унесли еду, а потом разбудили свирепня…
— Но зачем?! — прошептал Улисс. Он испытывал и жалость, и ужас одновременно.
— Мы боялись, что ты заберешь наши ампулы, — просто сказал Шибень, — старуха и так дает их очень редко. А тебя она любила и могла отдать сразу все.
— Да какие еще ампулы? — Улисс схватил Шибня за плечи и тряхнул изо всех сил. — Ты можешь мне объяснить, что это такое?
— Я объясню, Улисс, — послышалось вдруг от двери. В комнату вошла Канитель.
— Вот, посмотри.
Она протянула Улиссу уже знакомый ему стеклянный флакончик. Точно такой же на его глазах сжевал неподвижно лежащий теперь на полу грязный человек.
— Это называется «ампула», — сказала старуха. — Осока нашла несколько ящиков таких штук где-то в нижних этажах. Она попробовала этот сок раз-другой, а потом стала всем говорить, что он очень вкусный, угощала и Шибня, и Вихра, и Проныру тощего, да и других… В общем, всем, кто тогда к нам приходил, она этого сока дала отведать. Одни плевались и больше не хотели и пробовать, другие говорили, что, мол, ни то ни се, но потом снова приходили и просили угостить. Когда-то я такие ампулы видала, еще в Убежище, и было в них лекарство, поэтому и не ждала никакой беды, думала даже, полезные они. Мне ведь невдомек было, отчего Осока стала вдруг меняться на глазах, есть ничего не хотела, исхудала вся…
А по ночам встанет и ходит, будто ищет что-то. Окликнешь — не обернется, только разговаривает сама с собой. Пробовала я ее лечить, да все без толку. Одна ей радость — разломить ампулу: сок высосет и уходит скорей куда-то в нижние этажи. Забиралась в самую глубь, да однажды и совсем не вернулась. Бросилась я искать, к шахте спустилась, но нашла только одежды клок да пролом в настиле — гнилой он совсем, перекрытие ржавое, а под ним ничего нет до самого дна.
А эти, — старуха кивнула на Шибня, — как и раньше, что ни день приходят и требуют, дай им ампулу, и все тут. Мясо приносят, дрова, воду чистую где-то достают, последнее из дому волокут — только ампулы давай. Да и не дай попробуй. Бешеные ведь делаются — убьют и не заметят.
Уж как я обрадовалась, что ты не за гадостью этой пришел, что уходишь завтра и с компанией здешней не свяжешься! Ведь никак мне с ними не справиться — звери уже, а не люди. Плюнула бы на все, да и ушла, куда глаза глядят, да боюсь, ящики они эти найдут и в Город притащат. Что же будет тогда? Конец Городу. Он и так еле жив, а то и вовсе вся жизнь прекратится…