— Не стоит, — согласился он.
Она попыталась улыбнуться, но вышло не очень. Не вышло.
Почти неловко.
— Вы благоразумнее своего отца, — сказал он.
— Нет, сир, — Ивен покачала головой. — Я просто люблю его и не могу допустить, чтобы он вот так… чтобы он…
Из-за отца.
— Вы, наверно, и сами не горите желанием потерять все, уехать за море? Так далеко от дома?
Она улыбнулась. На этот раз действительно улыбнулась, только грустно.
— Дома мне было не очень хорошо, сир. Кто знает, может быть, за морем было бы лучше.
— Не хорошо? Почему? Мне показалось, отец готов на все для вас?
— Отец — да, — она отвела взгляд. — Но люди… они… Я наполовину альва, вы же видите.
— Они не принимали вас?
Ивен закусила губу, по-настоящему, почти до боли.
Не принимали.
Эйрик протянул руку, положил ей на плечо… захотелось обнять. Но от его прикосновения она вздрогнула, напряглась. Слезы тоски и одиночества, уже готовые было сорваться, мгновенно высохли.
— Хотите вина? — предложил Эйрик. Убрал руку, отошел, подошел к столику, налил в два кубка хорошего терпкого юссорского. — Садитесь.
Два кресла черного дерева и маленький столик посередине. Даже если протянуть руку, можно коснуться лишь руки собеседника, но не плеча, не больше. Безопасное расстояние.
Ивен кивнула.
Шагнула вперед. Юбка из тяжелого серого шелка легко зашуршала… Завораживающе.
Он протянул ей кубок. Ивен взяла, но руки дрожали. Совсем тонкие пальчики… Чуть не расплескала, спешно поставила на стол.
— Простите, сир, — сказала она.
— Эйрик, — сказал он. — Давайте по имени, Ивен. Мы с вами вдвоем.
— Простите, сир…
Упряма, как и ее отец, даже по мелочам.
— Ничего страшного, — он сделал большой глоток, наблюдая, как она отчаянно пытается справиться с дрожью. — Берите орехи или сушеную вишню. Расскажите, вам понравилось вчера? Представление? Танцы?
Она чуть смутилась.
— Да.
Так удивительно хороша.
— Что именно? — спросил он.
— Танцы, — сказала она честно, что-то блеснуло в ее глазах. — Я никогда не танцевала вместе со всеми. Только в детстве.
Вот так прямо.
Она не пыталась понравиться, как другие. И даже совсем не желала этого.
— Почему?
Она же альва… Люди жестоки.
— Я помню, как… Тогда я была еще маленькая, и так же, в праздник, люди танцевали вокруг костра. Я побежала к ним тоже, это, казалось, так весело… кружилась и прыгала… и вдруг поняла, что танцую в круге одна. Они расступились, некоторые даже остановились. Они старались не прикоснуться ко мне. Словно я прокаженная. Никто не сказал мне ни одного плохого слова, я ведь дочь лорда. Они просто стояли и смотрели.
В синих нечеловеческих глазах скользнула тоска. Длинные ресницы опустились, она отвернулась.
— Простите, сир.
Она, наконец, собралась с силами, подняла кубок и разом выпила все до дна. Между бровей пролегла тонкая хмурая складочка.
Эйрик смотрел на нее…
— Хочешь, мы устроим танцы в саду? — предложил он. — Позовем музыкантов, позовем гостей. Они будут танцевать с нами. Или, может быть, только вдвоем?
— Нет, — сказала она.
— Почему? Тебе же понравилось?
— Нет, — сказала она. — Это будет неправда, иллюзия. Попытка создать то, что уже было однажды. Но не по-настоящему. По приказу.
— Ты ценишь только настоящее?
Он налил ей еще вина, и себе тоже.
— Да, — сказала она, чуть улыбнулась. — Я же альва.
Альва… Он чуть подался вперед, заглядывая ей в глаза.
— А правду ли говорят, что если человек полюбит альву, то он уже никогда не сможет ее забыть? И будет верен всю жизнь только ей одной?
Это была почти шутка. Он сам никогда не воспринимал всерьез, да и повода задуматься не было.
— Зачем вам это, сир? — чуть дрогнули брови.
— Просто хочу знать, — он выпил вина. Она смущалась, и ему это нравилось. Она нравилась ему вся.
— Нет, не правда.
— Но твой отец так и остался верен твоей матери? Больше сорока лет у него не было других женщин?
Ивен покачала головой.
— Если бы она была обычной женщиной, он все равно любил бы ее.
— Ты не можешь этого знать.
— Вы тоже не можете, сир. Вы хотели знать мое мнение? Я думаю, любовь не зависит от того, кто ты. Если любишь человека по-настоящему, то не забудешь его никогда. Кем бы он ни был.
Так горячо и с чувством. Она действительно верит в то, что говорит.
— Ты любила когда-нибудь, Ивен?
— Нет, — просто сказала она. Чуть помедлила… — А вы, сир?
— Я?
Он никак не ожидал встречного вопроса.
Любил? По-настоящему? Так, чтобы никогда-никогда не забыть?
— Наверно, нет… — он смотрел в ее глаза, и… это было так странно. — Ивен, расскажи лучше о себе.
— Что рассказать?
— Не знаю, что-нибудь. Ведь в твоей жизни тоже были какие-то радости? Чем ты занимаешься там у себя дома? Что тебе нравится делать?
— Мне нравится ездить верхом, — она улыбнулась теперь уже открыто и искренне. — У отца всегда было много дел, на границе неспокойно. И он брал меня. Он учил меня охотиться на ледяных варгов и выслеживать ночные тени, скользящие по пустошам. Но больше всего я любила ночи у костра. И как отец поет…
— Ты охотилась на варгов? — он не поверил.
— Да. У меня есть арбалет… Отец считал, что оставлять альву дома куда опаснее, чем брать с собой. Бояться стоит только людей. После того, как в детстве меня чуть не отравили, он решил, что лучше присмотрит за мной сам.
Она улыбалась.
Правда…
Бояться стоит только людей.
Такая маленькая и хрупкая девочка, которая не доставала ему и до плеча. Напуганная и упрямая одновременно.
Дикие земли не терпят слабых.
У лорда Хейдара не было сыновей, была только дочь.
И все равно в это невозможно поверить.
— Ты смеешься надо мной? Ты умеешь драться? Умеешь держать оружие в руках?
— Немного, — сказала она, и в этом не было ни капли кокетства. Ее учили. Пусть она уступала мужчинам в силе, но, в случае необходимости, могла за себя постоять.
Она рассказала о варгах и о тенях, и о болотных огнях тоже. О том, как холодно бывает в горах зимой, о том, как на вершинах еще лежит снег, а в предгорьях, по весне, уже раскрываются синенькие колокольчики крокусов и желтые звездочки гусиного лука. И поля красного мака в середине лета… О серебряных бубенцах, отпугивающих злых духов, о старом Ваке, который знает следы всех зверей и всех птиц, о Тьюгге, который учил ее ловить рыбу заостренной острогой.
Полжизни ее прошло под открытым небом, вместе с отцом.
Не верилось.
Потом им принесли еще вина и пирожки с капустой, с мясом и с ягодами.
И Ивен забылась слегка, смеялась, рассказывая, как Оттер однажды пытался поймать выдру, стащивщую у него крупную рыбину, которую он собирался жарить к ужину. Но выдра оказалась хитрее, и пока он ловил ее, она перетаскала из ведра весь дневной улов.
Эйрик слушал. Это было приятно слушать. Настоящая жизнь звенела в ее словах и разливалась рекой. Удивительная жизнь.
А потом как-то незаметно начало темнеть. Осенний день короток.
Принесли свечи.
Ивен попыталась было встать, но замешкалась, не решилась.
— Уже так поздно, — осторожно сказала она.
— Я бы хотел, чтобы ты осталась, — сказал он.
«До утра». Но нет, этого он не сказал.
А она смутилась. По-настоящему, покраснела, отвела глаза.
Она все поняла правильно.
— Отец ждет меня, — сказала тихо.
Эйрик встал.
Она встала тоже, и стояла сейчас рядом с ним, так трогательно задрав подбородок, заглядывая ему в глаза. Почти с мольбой. «Отпусти меня».
Как же ее отпустить?
— Ты придешь завтра? — спросил он. Пока только спросил.
— У меня есть выбор?
Вся легкость беседы исчезла разом.
— Наверно, нет, — он попытался усмехнуться, превратить это в шутку, но было не весело. — Неужели сейчас было так ужасно говорить со мной?