Стоит только принять идею судьбы, и бытие теряет всякий смысл.
Что проку метаться, истязать себя в борьбе, достигать и оборонять достигнутое, коли жизнь расчислена по часам, и в канцелярии Всеведущего составлена на тебя справка с полным жизнеописанием, от первого дня рождения до даты смерти?
Коли не дано тебе хоть что-то изменить в житии своём.
Тянешься к высокому, мечтаешь о подвигах, грезишь о Великой Любви, а равнодушное течение несёт тебя мимо да мимо, пока не выбросит на илистый бережок, к обывательскому затону.
И вертись по извечному кругу: дом — работа — магазин — дом, дом — работа — магазин — дом…
Вечером — телевизор, в субботу — попойка, а с понедельника — в прежнюю колею. Дом — работа — магазин — дом…
Вполне возможно, что, не случись того воистину рокового эксперимента, переместившего его в год 858-й от Рождества Христова, и он бы каждый божий день крутился в дурацком беличьем колесе, припахивая «манагером» в офисе.
А Олег, ставший в одночасье рабом-трэлем, взял в руки меч…
Он сам выбрал для себя путь воителя, самый трудный и опасный «социальный лифт», но именно он поднял его с низов к таким верхам, что и не снились пассивному большинству.
Что интересно, для этого самого большинства феодализм — самая подходящая общественная формация, ибо она наиболее соответствует человеческой натуре. Ведь натура эта, нутро нашенское, скрывает в себе волосатую обезьяну, ленивое и трусливое млекопитающее, не умеющее хорошо мыслить, живущее под девизом: «Бездельничать, пищеварить, совокупляться и ни о чём не думать!»
Многие особи рода человеческого и не таят свою суть обезьянью, она у них занимает всю телесную оболочку. Так посмотришь — вроде человек как человек, а приглядишься — вылитый павиан. Модно одетый, с двумя высшими образованиями, пахнущий дорогими духами примат. Офисный планктон. Креативное быдло.
Опустишь такой экземпляр на скотный двор или приставишь к смердящим чанам кожемяк — ныть будет, свободы требовать, «правов» и прочих интеллигентских вытребенек.
А дашь ему баронский титул, замок захудалый да «право первой ночи» — и особь рада-радёшенька. Ещё и по головам настучит тем, кто за демократию ратовать станет.
Олег вздохнул.
Каких только регалий он не цеплял на себя в «светлом прошлом», разве что корону не примеривал. Есть что вспомнить…
…Покряхтев, позевав, Сухов встал, пальцами ног нащупывая родимые разношенные тапки, плохо вписывавшиеся в дизайн «королевского люкса».
Выключив телик, он прошаркал в гостиную, мимоходом подцепив кусочек манго «за счёт заведения».
В ресторан спуститься, что ли? А?.. Или ограничиться «сухпаем»?
Олег хмыкнул довольно — Алёнка наверняка бы зачитала ему суровую проповедь о вреде «холостяцких блюд», затевая готовить нечто изысканное, а главное — полезное для здоровья.
Правду говоря, соскучился он уже по дому, надоели ему все эти пятизвёздочные постоялые дворы, где «всё включено».
Но не станешь же звать в Москву жёнушку с дочечкой, коли им всё тут так интересно?
Вечером — перистые листья непричёсанных пальм на фоне роскошного заката, днём — лазурное море и белый песок… Классика!
А ему сей тропический парадиз наскучил до оскомины.
Он местными красотами чуть ли не два года любовался — с палубы пиратского галеона. Сколько ж можно?
На дачку бы сейчас, в Алябьево, чтоб сосенки, ёлочки, птички… шашлычок…
Ладно, вздохнул Олег, потерпим. Немного осталось…
Надоест же и его родственничкам когда-нибудь тропик Рака?
Выйдя на террасу, он перегнулся через перила и сразу обнаружил свою драгоценную «семеечку»: Алёнка загорала в шезлонге, расположившись на краю бассейна, а Наташка плескалась, облапив надувного дельфина, — радостный визг таял в лучезарном воздухе.
«Семейная идиллия», — усмехнулся Сухов.
Елена Мелиссина, некогда зоста-патрикия [2] при дворе императора Византии, быстро обжилась в XXI веке.
Олег испытывал искреннюю благодарность к нынешним кутюрье, подозревая, что именно модные тренды избавили его суженую от футуршока, примирив Алёнку с иным временем.
Мелиссина, заметив мужа, послала ему воздушный поцелуй, а Наташка, прелестный найдёныш, заверещала:
— Папа! Папочка! Смотли, как я плаваю!
Папа смотрел и улыбался. Ему было хорошо.
Помнится, когда они прорвались в будущее из семнадцатого столетия, Сухов полагал, что все быстренько соберутся и дунут домой, но большинство проголосовало против — вся его милая родня, все друзья, товарищи и братья затеяли круиз «по местам боевой и трудовой славы» на яхте Сергея свет Михалыча, Быкова-старшего, и Олег свет Романыч смирился.
Да и какая, в сущности, разница, где жить? Главное, с кем…
Сухову требовалось совсем немножко дней и ночей, чтобы отойти от былого и памятного, обнулить свои переживания, привести в равновесие «зыбкого сердца весы», вернуться в родное время окончательно — не только грешным организмом, но и душою.
На первых порах он просто наслаждался маленьким счастьем бытия.
Кто спорит, изведать женскую ласку или порадовать вкусовые пупырышки ресторанными изысками можно и в Средние века, но где ж там понежишься в комфорте дорогих гостиниц?
Господи, да просто ощутить покой восхитительно безопасного мира образца 2012 года, ложиться и вставать в тишине, не зная тревог, не ведая опаски, — это такое удовольствие!
Правда, по-настоящему его может ощутить лишь тот, кто убивал чужих и хоронил своих.
Олег подходил под эти параметры — характер у него нордический, твёрдый. Истинный ариец…
Сухов усмехнулся.
Мелодичный призыв сотового изменил течение мыслей.
Звонил Пончик.
Выцепив телефон, Олег включил «Ответ».
— Алло?
— Пр-рывет! — донёсся жизнерадостный голос Александра. — Ты не забыл, что мы в три отчаливаем?
— Куда опять?
— Здрасте! — возмутился Шурик. — Главное, куда! В Доминикану, капитан, к «Скале веков»! Мы ж только вчера договаривались!
— А-а… Ну, к скале, так к скале. Это самое… Не наплавался ещё?
— Вот сходим, — твёрдо пообещал Пончик, — заберём учёных — и сразу в Пунта-Кану. Михалыч уже и билеты заказал! Обратные. Угу…
— Ясно. А Яр где?
— Рыбу ловит. Марлина поймать хочет!
— Зачем ему марлин?
— А ты спроси! Ну ладно, собирайтесь там, а я Геллочке звякну. Пока!
— Пока.
Сунув мобильник в карман, Сухов вздохнул. Неужто домой?
В Москву! В Москву. В Москву…
Статусный «Верту» опять требовательно закурлыкал.
— Алло?
— Не узнал?
— Котёнок, уж тебя-то я ни с кем не спутаю. Тем более тут ярко высвечивается: «Алёнка»!
— Хи-итрый ты… Слушай, Ингигерда говорит, на той стороне острова пляжи замечательные и народу почти нет. Давай съездим?
— Не накупалась ещё?
— Не-а!
— Ну давай съездим…
Над Багамами дрожало марево, в горячем воздухе витали запахи соли, гниющих водорослей и чего-то ещё, бананово-лимонного.
Искупавшись на дальнем пляже, где туристы не изображали лежбище тюленей, Олег возвращался в Нассау на такси, стареньком, подразбитом «фордике».
Таксист, негр с седой щетиной, в кричаще, оруще-яркой тропической рубашке «Томми Багама», тоже был стар, зато вёл машину аккуратно, объезжая каждую ямку и морщась, когда таратайку встряхивало-таки на выбоине в асфальте.
С аллеи Джей Эф Кеннеди такси свернуло на Уэст-Бэй-стрит.
Там, вдоль всей Кейбл-Бич, выстроились старомодные гостиницы и пансионаты, застя вид на бирюзовые воды.
Крошечные микроавтобусы, подвозившие отдыхающих в город, постоянно обгоняли такси. На крышах «микриков» торчали акустические системы, разносившие на мили вокруг ритмы самбы и прочих регги.
— Не получается освежиться, — пожаловалась Елена, — слишком тёплая вода! В такой зимой греться впору. Да, Наташка?
— Да! — высказалась девочка, приникшая к окну.