Походил-походил, потом сел на угол скамейки и решил немного подождать, пусть, думаю, схлынет основная масса народа, а потом и я помоюсь. Долго засиживаться мне не пришлось: около меня уселся с огромным тазом голый костлявый парень. Тело его было сухое, бугристое, как скрученное из каната.
- А ну-ка, давай, приятель, помоемся вместе.
Я поднял голову и снова увидел добрые, черные глаза старшины Ильина. Я обрадовался:
- Как хорошо, что вы оказались около меня. Это нас сводит судьба.
- Может быть, и судьба, только я смотрю, сидишь ты один, а у меня нет напарника, вот я и подсел к тебе. Ты мой себе голову, а я буду мылить и мыть свои телеса, а потом сделаем наоборот.
После парной и душа он же - старшина Василий Ильин - вручил мне тельняшку, даже помог мне надеть ее. И будто в самом деле она прикипела к моему чисто вымытому горячему телу. Синие и белые полоски! Как внушительно подчеркивают они в тебе ощущение собственной силы. Пусть бушует море на твоей груди выдержу, выстою.
Это ощущение не покидало меня ни в первый, ни во второй год службы на флоте. Наоборот, чем дольше живешь в тельняшке, тем роднее она тебе становится, порой кажется, ты родился в ней и готов благодарить за это родную мать. Да, действительно, как сказал старшина Ильин: "Нет матроса без тельняшки". Она все время зовет тебя к испытанию собственной силы.
Но теперь, после пяти лет службы на флоте, я стал стрелком-пехотинцем.
Случилось это так.
После долгих и настоятельных хлопот об отправке на фронт меня наконец-то включили в список команды морских пехотинцев. К тому времени у меня уже было звание главстаршина. Через несколько дней нас погрузили в эшелоны и - на запад. На фронт! Ох, как долго и нудно перестукивали колеса теплушек. Вот и Урал. Моя родная горная тайга. Здесь я с ранней юности под руководством дедушки Андрея Алексеевича учился ходить по звериным тропам, стрелять навскидку, ночевать в трескучий мороз под открытым небом у костра...
Но теперь было не до воспоминаний - скорее бы на фронт!
И вдруг эшелон загнали в тупик товарной станции Красноуфимск.
- Выгружайсь! - прокатилось вдоль теплушек.
Надо было видеть лица моряков: зачем это нас, морских волков, сюда загнали, в эту дыру?
Но именно здесь, в Красноуфимске, стояли полки 284-й дивизии. После тяжелых боев в районе Касторной их отвели сюда на отдых.
Команда, с которой я ехал из Владивостока в одной теплушке, была зачислена во второй батальон 1047-го полка. Побывавшие в огне сражений командиры и политработники полка встретили нас хорошо, лишь наши черные бушлаты и широкие брюки, не говоря уж о тельняшках и бескозырках, вызывали у них улыбки.
Через несколько дней снова погрузились в эшелоны. Снова застучали, теперь уже с редкими передышками, колеса теплушек. Перед глазами открывалась необозримая, как море, степь. Мои товарищи скинули бушлаты. Синие полоски тельняшек запестрели во всех вагонах. Сухопутное "море" и "корабль" на колесах. День, ночь, еще день. Впереди - мираж, будто в самом деле к штормовому морю мчимся. Эх, скорей бы!
Но не тут-то было. Эшелон остановился: где-то перед станцией нашего назначения фашистские бомбардировщики разрушили мост.
Мы вывалились из теплушек. Ждем час, другой, третий... Вглядываемся в даль. Там, где-то на самой кромке степного простора, на нижнем обрезе небосклона, бушует что-то непонятное; то все сплошь заволакивают черные тучи, то пробивается сквозь них зарево, и солнце будто дробится огненными осколками.
Ночью совершили пеший марш без дороги, по видному для всех ориентиру зареву пожаров на краю степи. Казалось, там же и край света.
Но то был Сталинград.
К утру зарево потускнело, зато багрово-темные тучи стали еще гуще. Словно огромный вулкан извергался там, выбрасывая массы огня и дыма.