– он упёр испепеляющий взгляд в спину Агриппине Веденеевне, которая, до того как проворно пуститься из комнаты, стояла в молчаливой скорби.
- Почему это я ответственна за постель? – спросила Марфа едко, с вызовом отставив ногу.
- Потому что... потому что это твоя сфера...
- Да? А я считала, что моя сфера – операционная.
- И операционная, и постель, и... морг.
- Морг?.. – внезапно губы у неё искривились, задрожали, она, ярко побледнев, отвернулась к окну.
Валтасар поглядел на меня с насильственной самоуверенностью, хмыкнул, развёл руками, что надо было понимать: «Вот так мы сами вызываем на резкость, а потом обижаемся и плачем». Он подошёл к жене, нежно ей зашептал – я разобрал: «Малыш...» Между тем она на каблуках заметно выше его.
- Хамство – намёки с моргом! – запальчиво отмахнулась она, потом повторила сказанное, но уже другим тоном, означавшим: «Хорошо, что ты извиняешься, но, как хочешь, а такие шутки непростительны».
* * *
Впервые в жизни я завтракаю не с гурьбой детей, а с двумя взрослыми. Я потрясён: до чего вкусной оказалась горячая пшённая каша, сваренная с мелко нарезанной вяленой воблой!
Поглядываю на взрослых: их немногословие, непоколебимо-серьёзный вид одушевляют поедание пищи настроением деловой внушительности.
Стараюсь быть чинным и терзаюсь: не нахальство ли – попросить добавки?.. Вдруг Марфа, бросив: – Не возражай! – накладывает в мою тарелку ещё каши.
Я расцвёл весельем, которое впервые в моей жизни не было одиноким. Когда она спросила, чего мне хочется на десерт, попросил лакомство, о каком бесплодно мечтал в учреждении: ржаной хлеб с подсолнечным маслом и сладким-сладким чаем.
- Интересный вкус! – отметила она с вдумчивостью сомнения.
Наблюдала, как я обмакиваю хлеб в блюдце с маслом, подсаливаю, откусываю, запиваю приторно сладким чаем – и неожиданно чмокнула меня в щёку.
- А белый хлеб со сливочным маслом ты никогда не ел?
- Ел. По праздникам.
Она переглянулась с Валтасаром.
- Будешь ежедневно есть!
От небывалой сытости стало скучно: нельзя, как у нас в учреждении, сыпануть кому-нибудь соли в чай.
Марфа, как бы сосредотачиваясь на тревожном, обратилась к мужу, требовательно постукивая ложкой по чашке, на которой нарисован заяц:
- Наш словоохотливый сосед в э-ээ... феерической куртке... Раньше он мне рассказывал – всю войну был разведчиком, а вчера объявляет – он лётчиком на этом... на боевике...
- На штурмовике, – поправил Валтасар с выражением нарочитой внимательности.
- Да. И якобы немцы кричали: «Ахтунг, ахтунг! Спасайтесь кто может – в небе Чёрный Пауль!» А завтра скажет – был танкистом.
- Ну и что – безобидно.
- Когда взрослый так лжёт и постоянно?.. Надо оградить Арно от этой семейки!
- Попробуй – в бараке, с общей кухней! И не собираюсь – пусть всё как есть.
Марфа прищурилась, выговаривая ядовито вопрос:
- В чём тогда твоя роль?
- Вмешиваться лишь при обстоятельствах особенного рода...
4.
После завтрака, не мешкая, Валтасар вывел меня, как он выразился, в естественные условия, то есть во двор. Перед нами тотчас оказалась толпа мальчишек: они бросили турник, сломанный велосипед, волейбол.
- Здравствуйте, Виталь Саныч! – вежливо сказал самый старший, с волейбольным мячом под мышкой.
- Привет, – сухо обронил Валтасар. – Вот... Я вам привёл моего сына.
Мальчишки переглянулись: я понял – у них с ним уже был разговор обо мне.
- Гога, – степенно сказал Валтасар старшему. – Вот, я вам его доверяю.
Мальчишкам явно понравилось, что меня им доверяют: деловито, как какую-нибудь нужную вещь, они зачем-то поволокли меня под руки к поломанному велосипеду. Я вырывался, чтобы показать, что сам умею ходить, но Гога понял иначе:
- Не видите, он вообще!..