Мама, не откладывая дела в долгий ящик, прямо с рабочего места позвонила в милицию.
– Что украдено? – спросил ее голос в трубке.
– Н-не знаю точно… – растерялась мама. – Тут… дочь прибежала и…
– Мало ли чего ребенку примерещится! Пойдите домой и проверьте, прежде чем органы правопорядка беспокоить.
– Я не ребенок, – обиделась Люська, когда мама передала ей разговор с милицией. – Но даже ребенок смог бы заметить, что Зинаиды нет.
– Ладно, Люсь, он прав. Зинаида – не повод для беспокойства. У нас таких Зинок десятки.
– Но эта – моя любимая! – настаивала Люська, но мама уже не слушала ее. Она отпрашивалась у начальницы на пару часов по семейным обстоятельствам.
Возле дверей квартиры мама остановилась, огляделась и прижалась ухом к щели. Люська тут же прильнула к двери рядом. В квартире было тихо. Мама трясущимися руками вставила ключ в скважину замка и начала его медленно поворачивать, будто опасалась разбудить скрежетом заснувшего ненароком вора. Люська от страха сотрясалась всем телом в такт движениям маминых рук. Последний раз ей было так же страшно неделю назад, ночью, после просмотра фильма «Зловещие мертвецы», диск с которым ей дала Драгомилова.
В квартире по-прежнему мертвецов не было. И все оставалось так, как уже видела Люська: шторы – задернуты, комочек земли – на ковре, Зинаида – отсутствует. Но мама вовсе не была уверена в том, что в квартире никого нет.
– Сядь на диван и не двигайся, – прошептала она Люське.
Люська бочком прошла к дивану. Ноги у нее сами собой подогнулись, она упала прямо на подушку с вышитыми георгинами и, как советовала мама, замерла не двигаясь. Мама же с кошачьей грацией прокралась к окну и резко отдернула штору. За ней никого не было. Тогда она стала обходить комнату по кругу, методично открывая дверцы шкафов, где могла поместиться человеческая фигура. Люська поворачивала голову вслед за мамиными перемещениями, и ей казалось, что она смотрит по видику детектив с мамой в главной роли.
В комнате никто нигде не прятался. Мама, точно так же открывая всяческие двери и дверцы, обошла всю квартиру, вернулась в комнату, где сидела Люська, и начала не менее методично рыться в маленьких ящичках, шкатулках и коробочках.
– Мам! Неужели ты думаешь, что там может кто-то спрятаться? – изумленно прошептала Люська.
– Это у тебя юмор такой? – рассердилась мама. – Мне он кажется неуместным. Ты прекрасно понимаешь, что я проверяю, не украдено ли еще что-нибудь, кроме Зинаиды.
– А-а-а… – протянула Люська, которая вовсе не острила, а просто туго соображала от страха. Через некоторое время мама плюхнулась на диван рядом с дочерью и сказала:
– Странно. Ничего не украли, кроме Зинки. И кому она понадобилась?
– Мам! Теперь, когда ты все осмотрела, наверное, можно еще раз позвонить в милицию?
– Над нами посмеются, и все… но я попробую…
Люська тут же поставила телефонный аппарат маме на колени.
Разговор был недолгим. Слушая мамины вопросы и ответы, Люська поняла, что их странной кражей никто заниматься не будет.
– Наша Зинаида ничего не стоит, – положив трубку, расстроенным голосом сказала мама. – А у людей крадут золото, бриллианты…
– Вот ты бы и сказала, что Зинка стоит сто тысяч долларов! Кто проверит?
– Ты у меня стоишь сто тысяч долларов. Как я буду теперь тебя дома одну оставлять? С ума сойду от страха. Хорошо, что папа уже завтра приедет, он придумает что-нибудь… А сейчас сделаем так, – мама запустила руку в Люськину рыжую гриву, – я вернусь на работу, а ты погуляй до моего возвращения, к подружкам сходи… На ночь мы забаррикадируем дверь бабушкиным комодом… и еще чем-нибудь… Даже если полезут к нам опять, попотеют, пока отодвинут. Мы в это время успеем в милицию позвонить. А там и папа приедет!
Ночью, к счастью, никто в квартиру не рвался, но заснуть Люська с мамой никак не могли. Обе старались лежать тихо и друг дружке не мешать, но получалось это плохо: то диван у мамы скрипнет, то Люське вдруг кашлянуть захочется. Видимо, им обеим защита в виде бабушкиного комода казалась не слишком надежной.
– Мам! – Люська в длинной ночной рубашке явилась в родительскую спальню. – Мне страшно. Можно я с тобой лягу? – И, не дожидаясь разрешения, юркнула под мамино одеяло.
Некоторое время они лежали тихо, пытаясь заснуть, потом Люська начала вертеться, совершенно сбила набок простыню и наконец села, скрестив ноги и укутав их подолом рубашки.
– Мам! А как вы с папой познакомились? – спросила она.
– Ты же знаешь, мы в одной школе учились, – ответила мама, и Люська по голосу почувствовала, что она улыбается.
– Знаю, конечно… Но ты расскажи, как вы познакомились… Кто кого первым заметил и вообще…
– Конечно, я его, – рассмеялась мама, – но только он думает иначе.
– Как это?
– Так это! Я тебе сейчас расскажу, а ты потом у него поинтересуйся, как все тогда было. Очень интересно, что он тебе расскажет!
Люська приготовилась слушать, а мама, которой тоже не спалось, с удовольствием ударилась в воспоминания:
– Твой папа, когда я его первый раз заметила в школе, учился в девятом классе, а я в восьмом, вот как ты…
– Мам, ты что? – перебила ее Люська. – Я ж в девятом!
– Ты забыла, что у нас тогда была десятилетка и наш восьмой равнялся теперешнему вашему девятому. Ну так вот! Я как увидела твоего будущего отца первого сентября на торжественной линейке в синих клешах со складочками, так и пропала…
– Мам, а что, в ваше время парни в расклешенных брюках ходили?
– Все ходили, и взрослые тоже. Правда, в школу их носить не разрешали, поскольку форма была обязательной. Папе только на первое сентября их удалось надеть, но мое сердце его клеши все-таки успели поразить. Представь: темно-синие, с широким поясом, как у тореадора, а внизу, там, где клеш, внутри складочек – по две пуговицы.
– Ну и навороты! Неужели тебе такое могло понравиться?
– Ты ничего не понимаешь, Люська! Тогда это называлось – высший попс!
– Попс? – рассмеялась Караваева. – Что за смешное слово?
– Ну… – мама замялась. – Попсово – это было все равно что у вас – клево… или супер… Понимаешь?
– Понимаю! Так ты, мамуля, оказывается, папу за модные брюки полюбила? За пуговицы в складочках?
– Брюки, Люська, были только первым ударом. Когда я от широкого пояса брюк подняла глаза выше, то была окончательно сражена папиными синими глазами, под цвет этих брюк. Они так здорово сияли над белоснежной водолазкой…
– А почему вдруг название такое – водолазка?
– Кто его знает… Может быть, потому, что у водолазов костюмы были без пуговиц спереди и с высоким воротом.
– Надо же! – удивилась Люська. – Чего только люди не придумают! А глаза у папы и сейчас красивые. Жаль, что мне твои, серые, достались.
– Ну, знаешь! Мои – они тоже ничего, – засмеялась мама и, дурачась, повалила дочку на постель.
Люська захохотала, вырвалась из маминых рук и спросила:
– Мам! Папа был в клешах и в водолазке… А ты? Тоже в чем-нибудь необычном?
– Нет, в самом обыкновенном. На мне были черная юбка в складочку и белая рубашка военного типа, с погончиками и блестящими пуговицами. А волосы завязаны в два хвостика с большими белыми капроновыми бантами. У меня даже где-то фотография с той линейки есть…
– Да ты что? – перебила ее Люська. – В девятом… то есть в восьмом классе – и с бантиками?
– Представь себе! У многих вообще косы были. Тогда с распущенными волосами никого и в школу бы не пустили.
– Почему? – опять удивилась Люська.
– Такие были порядки. Считалось, что в школе, где много пишут внаклонку, распущенные волосы будут мешать. Так, наверное, и есть на самом деле. Как ты думаешь?
– Ну… вообще-то… иногда мешают. Приходится их без конца за уши заправлять.
– Вот видишь! – сказала мама и замолчала, погрузившись в воспоминания.