Богато жил Жора. Вообще, «зверьки черножопые» жили совсем не так, как русские блатные. Куда возвращается Мишка после очередной отсидки? В квартиру на Грузинском Валу. Обычную, двухкомнатную. В одной комнате жила мать. В другой — вдовая сестра с дочкой. Мишка только ночевал там, да и то очень редко. Конечно, помогал родным, потому что любил их, и они любили его.
А у Жоры — и четырехкомнатный кооператив в Ереване, и дача, две «Волги» да еще этот необыкновенный магнитофон.
Умеют жить зверьки. Умеют.
Но ни американские фильмы, ни вкусная жратва, ни двадцать пять косых, полученных от Жоры, не могли успокоить Николаева. Само дело его не пугало. Тем более что денег они не брали. То, что сейф Абалова, известного во всем подпольном мире Союза теневика, стоял в госхранилище, не удивляло. Жорик поведал ему, что директор банка — родственник Абалова и тот все свое добро держал там, под госохраной. Все это было нормальным и понятным. Но что за люди стояли за этим делом, Махаон угадать не мог. Жорик рассказал ему, что дело организует Ястреб. Человек в уголовном мире Союза известный, весьма авторитетный, но давно сменивший «масть» и отошедший от воровского мира. Но была у него некая сила, которая могла спокойно открыть ворота зоны, спланировать сложнейшее дело, щедро заплатить за него. Многое мог Ястреб. Вот и документы чистые дал, и справку, что Николаев Михаил Гаврилович сактирован из зоны по состоянию здоровья. Лежали в кармане пиджака документы и деньги, но впервые в жизни не радовали они Махаона. Неспокойно было у него на душе, муторно. Пугала его непомерная власть, которой обладал Ястреб.
Но и Мишка тоже не фраер. Не вчера родился. Распрекрасно знал он все примочки дорогих друзей. Мало кому верил Мишка в том мире, в котором ему пришлось жить. Вор благороден только в песнях, которые они сами сочиняют, да на зоне процветает воровское кентовство. На воле — каждый за себя. Неужели менты смогли бы так хорошо работать, не будь среди воров и даже «законников» их стукачей. Не верил Мишка ни Жорику, ни тем более Ястребу. Но ситуация сложилась уникальная, и он решил использовать ее за всю масть. Он три дня мотался по Еревану, искал подходящий металл для инструментов. И сразу определил, что его «пасут». А то, что это не менты, понял после того, как легко ушел от наружки проходными дворами старого города. Слава богу, Ереван он знал отлично.
Жорик вряд ли нанял для этого русских ребятишек. У него своих зверьков хватает.
В первый же день он встретился со своим дружком стародавним, Ашотом; когда-то вместе топтали зону. Ашот-художник, жил в Москве, стал одним из самых модных столичных центровиков, поэтому деньги ему были нужны немалые. Он и сообразил. Начал к десятидолларовой купюре нолик дорисовывать. Валюту чаще всего скупали кавказцы да теневики, они толком-то и русского не знали, не то что английского.
Дело Ашота процветало, пока в Швеции не засыпался классик российской литературы. Он, ничего не зная, засветил в магазине туфтовую зелень. Тогда за дело взялся КГБ, и за месяц, размотав цепочку, вышел на Ашота. Ему вчинили 147-ю статью — мошенничество — и отправили на два года в зону. Там Мишка с ним и познакомился. Потом они встречались и на воле. Ашот осел в Ереване и для узкого круга лиц делал документы, неотличимые от настоящих. Самое интересное, что, когда менты проверяли паспорт по ЦАБу, все данные сходились, один в один. За полтора куска (дружба — дружбой, а дело есть дело) Ашот сделал Мишке паспорт на имя Прокудина Михаила Сергеевича и удостоверение инструктора Московского городского совета ДОСААФ.
Мишка не стал говорить Жорику о людях, которые все три дня так неудачно «пасли» его. Кто его знает, а вдруг и его гостеприимный хозяин в деле с этими козлами. Не верил Махаон никому. Особенно ворам. Ему давно предлагали «короноваться» и стать вором в законе, но Мишка не хотел этого. Не устраивали его никакие законы, ни ментовские, ни воровские. Он сам по себе жил. Работал без подельников, никого не сдавал, в драке был свиреп и неукротим, как-никак бывший боксер. На правила воровские не ходил, незачем ему заниматься разводками и решения выносить. Сам он жил правильно и за себя на любом толковище ответить мог, да и многие авторитетные воры за него держали мазу.
Часов в двенадцать появился озабоченный Жорик. Он был расстроен и не скрывал этого.
— Дело делаем сегодня вечером, — сообщил он.
— Что-то ты смурной, Жорик, — засмеялся Мишка, — не хочешь от своего добра очко ментам подставлять.
— А ты хочешь?
— Мне деваться некуда. Меня с кичи для этого сдернули.
— И я не хочу, — честно признался Жорик, — да тоже деваться некуда.
— Значит, держит тебя Ястреб?
— Держит.
— Ну, говори расклад.
— Рядом с банком дом выселенный, они крышами соединены. С крыши попадаем в комнату. Там раньше учебный класс был. Сигнализации нет. Шестерки пол пробивают и уходят. Мы идем с тобой. Ты спускаешься по веревке, вскрываешь сейф.
— А менты?
— Им не до нас. Они во дворе свадьбу начальника охраны праздновать будут.
— Чудны дела твои, Господи, — Мишка перекрестился. — Такое только у вас, у зверьков, возможно.
— Не обижай, дорогой.
— Так я не со зла, от зависти.
— Каждый народ по-своему живет.
— Это уж точно.
— Так ты готов?
— Как юный ленинец. — Мишка поднял руку в пионерском приветствии.
— Тогда переодевайся. — Жорик подошел к шкафу, вынул тренировочный костюм.
— Нет, Жорик, — Мишка махнул рукой, — у меня примета верная: в чем одет перед делом, в том и иду.
— А как же ты в ювелирном на Арбате завалился?
— По дурости комбинезон напялил.
Жорик замолчал. С одной стороны, Ястреб велел, чтобы они с Мишкой в тренировочных костюмах были. Но он был вор, а значит, безоговорочно верил в приметы, талисманы, гадания. Доводы Мишки перевешивали доводы Ястреба, и Жорик сказал:
— Делай, как знаешь. Как тебе Болдоха подскажет. Только ксивенку, что тебе сделал Ястреб, оставь дома.
— Неужели я ее светиться на дело возьму?
— Тогда отдыхай. Обедать будешь?
— Нет, только чаю попью. Я на дело впроголодь иду, как волк.
Жорик засмеялся, сверкнув золотыми зубами. Он ушел, а Мишка лег на диван, взял найденную на полке книгу «И один в поле воин…» и читал до вечера. Когда стемнело, он проверил инструмент, спрятал в поясе, надетом на голое тело, паспорт — подарок дружка Ашота — и деньги. Оделся.
Внезапно набежали тучи, и по подоконнику барабаном застучали дождевые капли. Мишка подошел к окну. Во дворе стояла плотная стена ливня. Это был особый, короткий и сильный южный дождь. Он словно светился в темноте, в огне фонарей, казался голубовато-чистым. Давно он не видел таких дождей. Там, на Севере, они были затяжными и пугающе темными.
Дождь перед делом — к удаче. Хорошая примета. Значит, бог бродяг Болдоха посылает ему весточку, обещает, что сладится нынче вечером всё.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Только со звоном падали капли в стоящие под водостоками кадушки.
Мишка закурил. В сыром воздухе запах табака был особенно резким — давал понять, что дух его был лишним в этом буйстве ощущений.
— Пошли, — сказал вошедший в комнату Жорик, — пора, Миша.
Махаон вынул из кармана ксиву, сделанную Ястребом, положил на стол. Жорик мазнул по паспорту глазами, но сделал вид, что совершенно не придал этому значения. Они вышли в сад, в мир необычайных после дождя запахов. Цветы благоухали нежно и остро.
— Как пахнет, а? — хлопнул Мишку по плечу Жорик.
— Как в крематории.
— Ты что, ты что… — Жорик сплюнул через левое плечо и перекрестился, — не говори так, а!
У калитки их ждала машина. Ехали долго, петляли по улицам. Наконец, у мрачного четырехэтажного дома машина остановилась. По черной, вонючей лестнице они поднялись на чердак.
— Пришли, — вздохнул Жорик. — Теперь будем ждать.
— Твои шестерки где?
— Уже работают.
Обычно курить очень хочется, когда нельзя. Мишка это знал по богатому жиганскому опыту, поэтому он достал спичку и начал перекатывать ее зубами. Ждать и убегать для него — дело привычное, вот догонять он не умел. Откуда-то доносились звуки песен. Видимо, мусора серьезно гуляли во дворе банка. Почему-то Мишке внезапно показалось, что жизнь его остановилась. Встала, как дрезина, упершаяся в рельсовый ограничитель. Словом, эта ночь разорвала ее на две части. В одной осталось все его прошлое, другая обещала быть необыкновенно прекрасной.