«Что это было? Безрассудство, слепая ярость, героизм?..
Конечно, героизм! Ведь он не знал, что подоспевшие с поезда-дублера морпехи уже устанавливают за валунами на фланге бомбометы, и засевшим в фанзе японцам генерала Фукусимы остается какая-то пара минут жизни. Он думал о своих товарищах казаках, прижатых к земле свинцовым ливнем. Двое из которых остались лежать там, в чужой маньчжурской земле… Только, нет! Теперь — в их земле. В нашей, русской…»
Добравшись до своего вагона, Николай, не заходя в салон или кабинет, задержался у окна в коридоре. Облокотившись на поручень, он задумчиво провожал взглядом укрытый хвойным редколесьем каменистый склон, под перестук колес, проплывающий мимо в туманной дымке измороси. Мелкие капельки воды, змеясь и сливаясь, ползли вниз по стеклу, собираясь в струящиеся ручейки, рисующие на его полированной поверхности причудливые узоры.
«Скоро будем в Иркутске. И это — хорошо. Хотя Мишкин телеграфирует регулярно, что в столице все под контролем, а наскоки матушки и дядюшек выдержаны, отбиты, и никаких авантюр за этим не воспоследовало, пора возвращаться.
И по моим уже соскучился ужасно. До скрежета зубовного. Да, пишут, что у них все хорошо и, что малыш, слава Богу, ничем не болеет, но к сердцу бумагу с буквами вместо них не прижмешь, не обнимешь…»
Где-то впереди протяжный гудок паровоза стал тише и глуше. Стена гранитных валунов за окном придвинулась, и неожиданно все вокруг погрузилось в пахнущий дымом мрак. Тунель…
Пара минут таинственной, грохочущей тьмы. И снова — свет, скалы, сосны…
«Алике написала, что Сергей с Эллой собираются в Гессен, а мамА, после общения с Мишкиным в первый вечер по его приезде, потребовала срочно подготовить для нее яхту к отбытию в Копенгаген. Ну, что же. Пусть лучше родичи демонстрируют нам свои «Фи» издалека, чем мучают истериками, страшилками и угрозами в Питере. Со временем все успокоится. А пугать нас не надо. Пуганые уже…
Дурново и Зубатов доложили, что подписанные мною на их имена «индульгенции» свою роль сыграли. И получается, Балк оказался полностью прав в своих опасениях. Что по поводу японцев, что по поводу столичных умников. Хотя, если честно, в его интуиции, или расчете, я не сомневался. Человек с таким громадным, уникальным опытом — самый дорогой подарок Небес для нбес. Надо только привыкнуть к тому, что материализована эта личность в совсем еще молодом человеке. Мишкину, тому попроще, с их паровозно-окопной дружбой. Будем молиться за удачу Василия Александровича на островах дождей и туманов…
Кстати, у нас-то дождь, похоже, весь вылился. Небо голубое проглядывает. Однако, довольно созерцать красоты природы, самое время пригласить к чаю Руднева. Дослушать его рассказ о разных типах боевых самолетов морской авиации, об их атаках с торпедами на крупные боевые корабли и постановке с воздуха морских мин.
Заодно, будет повод удивить его телеграммой о том, что новый дружок адмирала — герр Тирпиц, вместе со своими «птенцами» в аксельбантах, примчались сегодня в Артур на «Грайфе» как ошпареные. С приказом Вильгельма о немедленном выезде в Берлин. Похоже, что наш кузен по достоинству оценил те материалы, что передал ему Банщиков. И дядюшку Берти с Фишером и всей их компанией ждут в будущем весьма интересные сюрпризы. Спецпоезд для Тирпица Алексеев выделил сразу, немцы уже в пути.
Если эта парочка в самом деле подружится, такой поворот событий можно лишь приветствовать. И представившийся случай не использовать грешно. Надо будет оставить Всеволода Федоровича встречать немцев в Иркутске, пусть он прокатится с ними до Петербурга, потолкует о жизни, флотских делах и прозондирует, что Тирпиц слышал о германских планах на будущий Конгресс по итогам нашей с японцами войны. Раз уж нам пришлось на эту головную боль согласиться.
Если успеет до прибытия Тирпица, пусть посмотрит в городе подходящую площадку под будущие заводы, о которых с таким жаром рассказывал, с местным чиновничеством пообщается. Определится, с кем из заводчиков можно дела вести. И сам на месте решит, так ли хороша его идея, построить секретную базу для производства и испытаний новых морских и авиационных вооружений здесь, у Байкала, с опорой на «промышленный куст» Иркутска. Который пока и с нижегородским не сравнить, не то, что с Питерским.
Конечно, Безобразов с Абазой разворошили сонное царство. Но, думается, местные спят и видят, как с окончанием войны большое начальство съедет до столицы. И можно будет почивать в своих таежных кустах на печках, как и прежде.
И почему, интересно, Руднева всегда кривит, когда я упоминаю про этих двоих? Нет, их вина в том, что японцы нас упредили, конечно же, есть. Никто не спорит. Но разве это умаляет их заслуг в деле наведения порядка на магистрали, в налаживании организации тылового обеспечения армии и приведения в чувство зарвавшихся интендантов?
Да! И не забыть поинтересоваться, почему такое ошарашенное выражение было у Всеволода Федоровича, когда он услыхал имя и фамилию того раненого казачка, нашего спасителя, которого я распорядился взять в поезд. А то ведь такое впечатление было, что наш красноречивый адмирал от удивления язык проглотил. Может быть, он что-то знает об этом человеке необычное, из их с Мишей и Василием, из ТОЙ истории?..»
***
Предложение Государя прокатиться вместе со статс-секретарем Маринеамт от Ангары до Невы застало Петровича врасплох. Мысленно он был уже в Питере, где его ждали разнообразные «железячные» задумки, реконструкция верфей со всем «прицепом» и дифференциальное уравнение с кучей неизвестных: Морской технический комитет. Но возможность скоротать дорогу в компании Тирпица оказалась для Петровича царским подарком. О возможности хоть разок встретиться и поговорить с кумиром карпышевских мореманских грез, он мечтал со второго дня после «попадоса».
И что? И встретился уже. И даже пообщался. Плотно. Да так, что потом стреляться хотелось…
Глава 1
Глава 1. Два адмирала.
Великий Сибирский путь. 18 — 20 марта 1905-го года
— Всеволод Федорович, примите уверения в моем глубочайшем к Вам почтении. Сердечно благодарю, что приняли это мое внезапное приглашение, несмотря на поздний и неурочный час. Прошу Вас…
Негромкий голос обитателя роскошного купе-апартаментов резко контрастировал с внешним обликом своего хозяина, поскольку не мог похвастать ни эмоциональностью, ни изысканностью тембра. Из-за чего объективно входил в диссонанс как с его гвардейским ростом и горделивой осанистостью фигуры, так и с могучей энергетикой цепкого взгляда светлых, серовато-стальных глаз, изучающих гостя из-под сократовского лба мыслителя. Чувственно, но излишне резко очерченные губы, выдавали в стоящем перед Петровичем человеке натуру увлекающуюся, страстную, но способную сдерживать порывы до поры до времени в узде холодного разума. Прихваченная благородной сединой окладистая борода в стиле «а-ля амираль Макарофф», завершала портрет.
«Хм. А голосок у нашего «дедо Альфредо» подкачал», — хмыкнул про себя Петрович. Но зато английский, на котором радушный хозяин приветствовал его, был практически безупречен, несмотря на чуть заметный немецкий акцент. Руднев, как флотский офицер, язык вероятного противника, сиречь «просвещенных мореплавателей», знать был обязан. Владел он им в совершенстве. И вынужден был отметить то же самое в отношении своего собеседника.
— Располагайтесь, пожалуйста. Я искренне рад нашей встрече и долгожданной для меня возможности впервые пообщаться с Вами тет-а-тет. Очень прошу извинить мне мое нетерпение, заставившее столь дерзко пригласить Вас практически ночью, но…
— Но Их Величества настолько энергичны и столь активно загружают нас делами днем, что выкроить часок-другой для нормального, человеческого знакомства, у нас не представлялось возможности четверо суток. От этой суеты в Первопрестольной у меня до сих пор голова кругом идет. Что же до позднего часа, я вовсе не юная институтка, чтобы смущаться от взгляда на хронометр.
— Да. Москва, произвела на меня колоссальное впечатление. Особенно Кремль и его соборы. Жаль, все прошло слишком быстро. За два дня можно было голову открутить, но так и не постичь того, на что нужны месяцы или годы. Рад, что мы вполне понимаем друг друга, милостивый государь Всеволод Федорович, — в глазах германца мелькнула лукавая смешинка.
— Взаимно. Однако, если Вы не против, герр Тирпиц, я предлагаю нам сразу в личном общении быть накоротке. Для Вас я отныне — просто Всеволод. В русском языке и в понимании — это переход на «ты», общение по-дружески, так сказать. Кроме разговоров по службе и в присутствии третьих лиц, конечно.
— Спасибо, друг мой. Я искренне рад нашему правильному знакомству. Альфред, — германский адмирал широко улыбнулся, и с легким поклоном скрепил новый статус их неформальных взаимоотношений крепким, энергичным рукопожатием.