Странно это, видит бог.
Божиею поспешествующею милостию, Мы, Петр Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский. Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей, и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель…
…великий плач гонимых услышав, и, памятуя о заповедях Божиих, принимаем под руку свою народ альвийский, ко Христу о милости воззвавший и нам отныне единоверный…
Дальше можно было не читать. Фон Бассевицу[1] глубоко безразлично сохранение за альвийскими князьями их титулов и дарование поместий. Главное написано почти сразу вслед за титулатурой государевой.
Вряд ли этот манифест понравится его господину, герцогу Карлу[2]. Хотя ненавистные датчане тоже пострадали от альвов, но куда больше досталось саксонцам и голштинцам. А герцог злопамятен и не склонен прощать разорение собственных владений. Тем не менее, пробежав глазами строчки в «Ведомостях», Бассевиц пришёл к выводу, что отговорит сюзерена от поспешных решений. Если всё сложится так, как оно складывается, то внуку государя не видать престола. Кто в таком случае унаследует русскую корону? Не дочь ли императора…и её супруг? Или их дети?
Ассамблея… Будь прокляты эти ассамблеи! Но там собирается не только петербургская знать. Там часто бывают иноземные послы, и за маленьким карточным столиком делается большая политика. Государь не жалует карты, но для иноземных посланников делается поблажка. Именно так, за непринуждённой игрою, по большей части и был решён вопрос о предстоящей помолвке голштинского герцога и русской цесаревны. Была и дипломатическая переписка, были некоторые возражения со стороны шведской родни, было и на удивление искреннее чувство Карла-Фридриха к Анне Петровне. Но если бы фон Бассевиц не напевал в нужные уши нужные песенки — вот так, за непринуждённой игрой — то вряд ли одной официальной дипломатией смог бы уверить всех во всесторонней выгоде этого брачного союза.
Правда, ещё не окончательно решено, с какой из дочерей царя Петра герцогу Карлу суждено сочетаться браком, но союз с русским престолом — дело решённое однозначно.
О выгоде для себя лично господин советник предпочитал скромно умалчивать. В самом-то деле, разница налицо. То ли быть советником при герцоге без половины герцогства, то ли вести дела принца-консорта при русской императрице.
При будущей русской императрице, следует всё же быть точным в формулировках. Одно неловкое слово, один доносчик — и готов умысел на государя. Прощай, голова. Нет, свою голову Геннинг-Фридрих постарается удержать на плечах. Она ему ещё пригодится.
Как одеться на ассамблею? Это не большой приём, здесь вряд ли будут уместны парадные камзолы и все фамильные драгоценности, какие есть. Император в последнее время предпочитал видеть на ассамблеях почти домашнюю обстановку: изящные столики, кофе, трубку, негромкую беседу. В прошлом остались те всепьянейшие и всешутейшие соборы, о которых не принято было упоминать в приличном обществе. Государь постарел и сильно сдал. Остаток сил употреблял на обустройство новой столицы и флота, на метресс, так что на безобразия уже ничего не оставалось… Вывод? Одеться неброско, но достойно. Камзол голландского сукна, рубашку, не самый пышный шарф. Шпагу? Разумеется, здесь допускаются драгоценные камни в эфесе и рукояти. Пара колец поскромнее. Что ещё? Чулки, башмаки с пряжками? Вот ещё! Ботфорты, и только ботфорты. Башмаки оставим господину, герцогу Карлу, ему перед царевнами расшаркиваться. Карету? Разумеется, карету, хотя фон Бассевиц был недурственным наездником и держал неплохих лошадей. К государю даже на малый приём полагается являться на собственном выезде.
Да, и не забыть оставить дома парик. Государь почему-то предвзято относится к тем, кто, не имея обширной лысины, накрывает голову чужими волосами. Исключение составляли лишь дипломаты, много разъезжающие по Европе или постоянно общающиеся с иноземными посланниками. Мол, этим деваться некуда, политесы. Мода? Какая ещё мода? Это в Версале мода, а здесь модно то, что угодно Петру Алексеевичу. Пышной шевелюрой фон Бассевиц, конечно, похвастать не мог, но не лыс, и на том спасибо.
Итак, на ассамблею!
Монплезир с его огромными широкими окнами, пропускавшими слишком много света, днём был красив лишь снаружи. Но вечером, при свете многочисленных шандалов, превращался в уютный дом. Дом-воспоминание Петра о Голландии. Подобные приёмы и приёмчики часто устраивали молодому царю богатые голландцы, и, едва получив такую возможность, Пётр Алексеевич стал устраивать такие же ассамблеи для своих гостей. Не забыл, превратил маленький кусочек России в маленький кусочек Нидерландов, где чувствовал себя спокойно и уверенно. Как дома.
Стремление русского государя быть своим среди культурных европейцев нравилось фон Бассевицу, однако он полагал, что ожиданиям сбыться не суждено. Ни Петра, ни потомков его равными не сочтут, увы. Увы — и для советника-голштинца тоже, ибо он-то за четыре неполных года достаточно близко узнал русскую жизнь, и самолично полагал её ничем не хуже европейской. Но большинство так не считает, и наиболее рьяно — те, кто Россию только на карте видел. Таким образом, стремлению государеву суждено пропасть втуне. Не оценят.
Но обстановка и впрямь уютная. Хотя, сказать то же о собравшейся здесь компании было сложно.
Кампредон, французский посланник. Легкомысленный, не всегда удачливый картёжник, и при этом тонкий дипломат. Как одно сочеталось с другим, непонятно. Неизменно куртуазен и приятен в общении, однако при этом спиной бы к нему фон Бассевиц не поворачивался… Кто это? Неужели Гогенгольц? Какими судьбами? Должно быть, не устал ещё плести интриги в пользу престолонаследия внука государева, юного Петра, сына покойного царевича Алексея. Ещё бы, ведь по линии матери, кронпринцессы Вольфенбюттельской, мальчик доводится близким родственником его императору. Нет, такой расклад не выгоден ни России, ни маленькой Голштинии… Швед явился, Цедеркрейц. Этому всё равно, кто унаследует престол Петра, лишь бы голштинские родственники его королевы сидели как можно дальше от Стокгольма и не высовывались, но лучше будет, если сидеть они будут вдали и в безвестности. Хотя, возможны варианты… А ещё лучше — чтобы королевские родственники делали то, что им скажут. Правда, герцог Карл-Фридрих неизменно встречал подобные предложения в штыки, и в лучшем случае советовал своей августейшей тётушке навести порядок в собственном королевстве, прежде чем совать нос в чужие пределы… Вестфален. Как же здесь без датчанина обойдутся. Враги Швеции, враги Голштинии, невеликие и ненадёжные друзья французам, ловки на море и совершенно разучились воевать на суше. Государыня императрица явно обходит датчанина своей милостью, ибо Шлезвиг, наследное владение её будущего зятя, отхватила именно Дания… Ох, да тут ещё и Мардефельд, посланник Пруссии! Голландец де Вильде! Это что, ассамблея, малый приём? Ой, не похоже. Для полного европейского концерта не хватает только англичанина и саксонца, а так все на месте. Но с Англией прерваны дипломатические отношения, Пётр Алексеевич не простил откровенно враждебной политики Лондона по отношению к своей стране. А саксонца могли попросту не пригласить. Скорее всего, из вредности, но непонятно тогда, чьей именно — самого посла или князя Меншикова. Вероятно, последний таким нехитрым способом решил уколоть короля Августа, виновного в распаде Северного аккорда. Мелковато как-то для большой политики, но вполне в духе Александра Даниловича.
Тем не менее, сам Меншиков уже здесь. Трётся около государя и государыни, не забывая поглядывать на соседний столик, где под карточную игру шла непринуждённая беседа герцога Карла-Фридриха со старшими принцессами, Анной и Елизаветой. Герцог одинаково любезен с обеими сёстрами, ещё не будучи до конца уверенным, что ему достанется в супруги именно Анна. Ну, ему-то это и знать пока не положено. Четвёртой за столом была младшая царевна, Наталья, по малости лет ещё путавшая правила игры, но при этом мило, по-детски, кокетничавшая с голштинским гостем. В самом деле, неизвестно, как могут измениться планы государя на будущее дочерей. Герцогу вполне могли сосватать и Наталью, предложив подождать несколько лет, а старших выдать замуж более выгодно… Не сводит с иностранных послов глаз и глава Тайной канцелярии, тучный граф Пётр Андреевич Толстой, задумчиво отхлёбывавший кофе из мизерной чашечки… Кто здесь ещё? Остерман, Головкин, Ягужинский, Репнин, Девиер, Бутурлин, Долгорукие…
Это точно ассамблея, а не большой приём?!
Фон Бассевиц приложил немалые усилия, чтобы его растерянность не отразилась на лице. И это при том, что он полагал себя опытным дипломатом, умеющим скрывать истинные чувства. Что происходит? Что задумал Пётр Алексеевич? Связано ли столь представительное собрание с сегодняшним манифестом, и если связано, то каким образом?
Если его догадки верны, тогда понятно, почему не пригласили посла Августа Саксонского. Мало кто из европейских государей так пострадал от рук альвов. Те ведь даже одну битву умудрились у Августа выиграть — одними луками и стрелами, да ещё атакой кавалерии. Впрочем, пирровы победы бывают не только у людей. Фон Бассевиц, ознакомившись с реляциями саксонцев, пришёл к мнению, что альвам следовало бы не гробить цвет войска, подставившись под фланговый огонь артиллерии, а отступить, не принимая боя. Глядишь, больше было бы пользы. Что заставило их ввязаться в безнадёжную войну и ради победы в одной битве положить на поле боя цвет своей армии? Гордыня? Или они не ведали, против кого сражаются?
Впрочем, даже если это так, то спеси им за последующие два года изрядно поубавили. Радует, что они, наконец, сделали верные выводы. Значит, не безнадёжны.
Потрескивали дрова в камине, слегка колебались огоньки свечей. Скрипач и флейтист негромко выводили в своём углу скучный мотивчик, гости беседовали, играли в карты, пили кофе, вопросительно поглядывали на августейшую чету. Почти домашняя обстановка, и в то же время лёгкая нервозность. Никто не знает, чего ждать. И только у трёх человек нет в глазах тусклого отсвета этой нервозности.
У Меншикова, государя и государыни. Эти трое точно знают, что сейчас будет.
Фон Бассевиц не знал, но догадывался. И догадки его не радовали совершенно.
Когда объявили о прибытии их сиятельств князя-отца и княгини-матери Таннарил, фон Бассевиц уже был готов к такому обороту. Здесь, в России, главное — ничему не удивляться, тогда и не будет никаких сюрпризов.
Альвы. Старик, с трудом переставляющий ноги, и сухая, прямая, как палка, старуха. Не столько она опирается на руку супруга, сколько сама его поддерживает. Но оба ступают так величественно, словно им с детства прислуживали короли и императоры. Наверняка это давалось обоим невероятными усилиями, но гордость побеждала немощь. Пока, во всяком случае. Оба одеты по своей, альвийской моде — никаких фижм, глубоких декольте и корсетов, лишь свободно струящийся светло-зелёный шёлк с изящными вышивками. На старухиной седой голове — диадема светлого металла с единственным зелёным камнем, прекраснее которой фон Бассевиц в жизни не видел.
Ничего не скажешь, благородная пара.
А что же государь?
А государь встретил чету горделивых стариков стоя, как радушный хозяин дорогих гостей.
— Князь Пётр Фёдорович, княгиня Марья Даниловна, — прогудел его величество, сопровождая свои слова кивками в ответ на изысканный и полный достоинства поклон престарелых альвов. — Рад вас видеть. Как добрались?
[1] Геннинг-Фридрих фон Бассевиц — до 1728 года президент тайного совета герцога Карла-Фридриха Голштинского.
[2] Карл-Фридрих Голштейн-Готторпский, на данный момент ещё не помолвленный с Анной Петровной, старшей дочерью Петра Алексеевича. С 1721 года проживал в России.