Считала листья.
И думала о том, что когда-нибудь мука закончится. Когда-нибудь все заканчивается…
— Боюсь, — мастер Смерти выглядел хуже обычного. — Вы просто не выдержите. Нужен перерыв.
Анна смогла чувствовать ноги. Она бы попыталась встать, но понимала, что время, проведенное в вынужденной неподвижности, не могло не сказаться на ее организме. Ее ноги выглядели худыми и откровенно уродливыми — она, сняв одеяло, пристально разглядывала их, удивляясь, что прежде не обращала на них внимания.
— Разве проклятье не вырастет?
— Вырастет, но не до прежнего размера, — он сидел на кровати, будто в палате не было иных стульев. — Мы проведем еще несколько сеансов, убирая малые остатки из крови. Но вот остальное… перерыв не менее года. Ясно?
— И она выздоровеет? — Никанор смотрел на мастера неодобрительно.
— Нет.
— То есть?
— Даже если убрать проклятье, ее организм не восстановится. То есть, в какой-то мере восстановится, однако избавиться от всех последствий воздействия просто-напросто невозможно.
— Родить она не сможет?
— Даже… если у вас получится забеременеть, — мастер говорил с Анной, будто не замечая Никанора. — Что само по себе будет… сложно, так вот, эта беременность вас убьет. А ваш ребенок вполне вероятно родится… не совсем здоровым.
Она это знала.
Но все равно отвернулась к окну: там, в больничном саду, догорала осень. Золотые слезы берез и паутинка, запах дымов, доносившихся, когда в палате открывали окно. А на подоконнике, в пузатой вазе, астры…
— Мы найдем выход, — сказал Никанор, когда мастер удалился.
Обычно он уходил раньше, а то и вовсе не появлялся, полагая, верно, что в присутствии его нет нужды, но в этот раз остался.
И взял Анну за руку.
Погладил похудевшие пальцы, остановившись на безымянном. Кольцо с Анны сняли, потому что пальцы эти истончились, и золотой ободок совершенно не удерживался на них.
— В конце концов, ты просто признаешь ребенка…
— Какого?
— Какого-нибудь.
Почему-то сейчас ей вдруг стало важно знать, куда подевалось ее кольцо. Никанор, когда заработал первый миллион, преподнес ей чудесное, сплетенное из золотой проволоки, хрупкое и одновременно удивительной красоты, но она все одно предпочитала старенькое.
— Ты дашь мне развод? — спросила Анна, решившись сразу и вдруг.
— Что?
— Ты ведь меня не любишь.
Она вглядывалась в родное некогда лицо, еще надеясь уловить тень эмоций. Вот недовольно поджатая губа. И морщины на лбу. Морщин много, но не в них дело. Это лицо за годы стало будто тяжелее, а черты — крупнее.
И сейчас Никанор как никогда походил на батюшку.
— Какое это имеет значение…
— Для меня — огромное, — она все же удержала ускользающую его руку. — Мы… мы стали слишком разными. Тебе нужна другая жена. Та, которая будет соответствовать твоему статусу. Я… меня утомляет все эти светские игры. Я благодарна за все… действительно, благодарна. Но…
Вновь у нее не получилось отыскать слова.