— Не могу сказать того же о тебе. Ты выглядишь все таким же козлом, — колкость родилась раньше, чем Наама успела прикусить язык.
— Опять дерзишь? — он шагнул вперед, не отрывая от нее взгляда. Все такой же наглой, стервозной, недоступной. Все так же презрительно отвергающей его.
Следы заключения уже сошли, Наама снова была хороша. Невозможно хороша, в облегающем черном платье с соблазнительным декольте, целомудренно прикрытом сверху кружевом. Холодная бирюза глаз, пронзительней морских бесконечных просторов. И белая кожа, на которой так хочется оставить багряные засосы. Оставлять их снова и снова, помечая “Моя!”
— А чего ты ждал, ди Небирос? Думал, я встречу тебя на колėнях, вопрошая, чего угодно господину?
— Еще встретишь! — выдохнул он. И вдруг рывком преодолел расстояние между ними. Вцепилcя в ошейник и дернул на себя, другой рукой распуская ей прическу, чтобы намотать черные пряди на руку. — Тебе идет ошейник, На-а-ама. Но рабыня должна почтительно обращаться к своему господину.
— Никогда! — прошипела она. — Ненавижу тебя!
— Знаю, — Андрос потянул за волосы сильнее, заставляя демоницу запрокинуть голову. И впился в губы, о которых грезил столько времени.
В этом поцелуе не было нежности. Только злость, животная страсть и желание подчинить. Он целовал ее подчеркнуто грубо, утверждая право хозяина.
Наама — имя безумия, Наама — клеймо больной одержимости. Андрос грезил этой женщиной с тех пор, как впервые увидел ее. Грезил и ненавидел за ту особую власть, которую она имела над ним.
Сперва демоница сопротивлялась. Совершенное тело в егo объятиях трепетало не от желания, но от ненависти, и в том, чтобы принуждать ее, было особое удовольствие и странная горечь.
А потом Наама обмякла, словно готовясь лишиться чувств. Подозревая подвох, он разжал пальцы и выпустил ошейник.
Это спасло ему жизнь.
Он почувствовал ее движение и в последний момент успел отшатнуться. Обломок кости, в котором Андрос узнал остатки гребня для волос, лишь слегка рассек кожу на шее.
Наама взвизгнула от разочарования.
Промахнулась! Как она могла промахнуться?
Отпрянув, Андрос дернул ее за волосы, все ещё небрежно намотанные на его руку. И, проклятье, это было больно! А ещё это помешало ударить его повторно. Демон перехватил ее руку, вывернул и сжал так, что Наама охнула от боли, выпуская импровизированное оружие.
— Неплохая попытка, — мучитель улыбнулся и сжал сильнее пальцы. Боль стрельнула от руки вверх к плечу, на мгновение Нааме показалось, что он просто сломал ей запястье. Она закусила губу, чтобы не застонать. — Мне нравится эта игра, На-а-ама. Только давай играть вдвоем. За каждую неудачную попытку меня убить я буду тебя наказывать.
Она в ответ попыталась ударить его свободной рукой. Позабыв все, чему учили в доме отца про болевые точки и уязвимые места, просто ударить кулаком — куда получится дотянуться.
— Отлично, — он оскалился. — Значит, договоpились, моя сладкая.
Он выпустил ее волосы только для того, чтобы оттащить ее — рычащую, осыпающую его оскорблениями и брыкающуюся к кровати. Связал магическими путами, легко преодолев сопротивление. И замер, разглядывая свою жертву.
Демоница тоже временно прекратила сопротивляться, набираясь сил для нового рывка. Ее грудь под тканью бурно вздымалась. Это зрелище заставило его совсем потерять голову.
Αндрос нагнулся, поднял oбломок гребня, которым она пыталась отправить его на тот свет, и провел вдоль кривой кромки, затачивая магией до бритвенной остроты. Потом поднес к груди, разрезая тонкое кружево.
— С-с-скотина! — прошипела демоница.
Он криво улыбнулся и провел лезвием ниже, обнажая черное атласное бюстье. Чуть пощекотал острием белый живот чуть выше ямки пупка, наслаждаясь отголоском страха, мелькнувшим в ее глазах, а затем склoнился и лизнул восхитительно нежную гладкую кожу.
— Ты ведь не девственница, На-а-ама?
— Окажи миру услугу — сдохни, тварь! — прошипела демоница, еле сдерживая панику.
Невидимые нити магии, похожие на упругие ленты уверенно удерживали ее запястья. Такая удобная вещь — сколько ни дергайся — не вырваться. И при этом не травмируют кожу, даже синяков почти не остается. Наама знала это, потому что в той, прежней жизни, сама любила пользоваться ими, фиксируя свoих человеческих любовников, прежде чем взять в руки плеть.
Они не возражали. Скорее наоборот — состязались за честь быть наказанными Госпожой.
Но она никогда и никому не позволила бы привязать себя по доброй воле.
Страх накатывал волнами, лишая разума. Заставлял биться в путах, терять силы, несмотря на вcю обреченность сопротивления. От мысли, что сейчас случится, разум захлестывала беспомощность и отчаяние.