– Хорошо, Ник. О, с днем рождения тебя, мужик.
К черту эти деньрожденные дерьмовые поздравления. Целый день придется их выслушивать.
Закончив дела в ванной, он быстро оделся во все черное. Он всегда носил черное. Брюки, рубашку, кожаный пиджак и черные теннисные туфли. Теперь нужно поскорее убраться из квартиры, прежде чем они накинутся на него со своими поздравлениями.
Но когда он добрался до холла, они таки накинулись. Хани, сияя перламутровой улыбкой. Округлые груди обтянуты розовым ангорским свитером, короткая юбчонка сладострастно стискивает бедра.
Харлан, сумасшедший, дико обросший негр со слегка подведенными глазами.
И Тереза, шесть футов ростом и мужеподобная.
До чего же они все разные, до чего не подходят друг другу эти трое. Но они его тройка. Он ее хозяин. Он оплачивает каждый их шаг.
– Должен ехать, – сказал он раздраженно.
– Куда? – спросила Хани, подавшись к нему розовой ангорской грудью.
– Куда? – вторила Тереза, осуждающе гладя на него. – Я должна поехать с тобой.
– Да, куда ты направляешься, мужик? – спросил Харлан, присоединяясь к женщинам.
– Скоро вернусь! «Может быть».
«Может быть. А может быть, и нет».
Он нарочно говорил медленно, чтобы протянуть время до прихода лифта, и прежде чем они его успели заграбастать, уже выбежал из подъезда. Сел в «феррари» и на самой большой скорости промчался через Манхэттен.
Спустя сорок пять минут он был уже в своем личном ангаре, где стояла его двухмоторная «сессна». Несколько механиков приветствовали его и поздравили.
Да, да. Он же знал, что сегодня по этому поводу поднимется настоящий бум.
Он взобрался в самолет, устроился в кабине и вырулил его на взлетную полосу. Вскоре ему дали разрешение на взлет, и он поднялся в не по сезону голубое небо.
Ник глубоко и тяжко вздохнул. Когда же он стал терять власть над событиями?
Ник Эйнджел.
Наконец-то он свободен.
Но он нашел решение. У него есть план, и он его осуществит.
«В гробу вы меня теперь увидите!»
КНИГА ПЕРВАЯ
1
Луисвилл, Кентукки, 1969 год
– Давай, давай, – кричала молодая девушка, задыхаясь, – давай, давай.
– Я даю, – ответил, запыхавшись, Ник Анджело. И он действительно старался изо всех сил, но, к своему смятению, все время выскальзывал, потому что внутри у девушки было очень мокро.
Голос ее звучал пронзительно и требовательно.
– Давай, – понукала она, извиваясь так, чтобы ему было удобнее, – давай, Ник, еще, еще, ёще-о-о!
Он готов был запаниковать и изо всей силы прижался к ней, пригвоздив к земле и – о счастье, – каким-то образом ухитрился больше не выскальзывать.
– М-м-м, – голос у нее уже был не пронзительный, в нем теперь слышалось удовольствие. – У-у-у-х! – Она задышала глубже, в унисон, а он все старался.
Ник старался, хотя вспотел и ему было не очень приятно. Но он старался, потому что сейчас на целом свете ничего не было важнее, чем быть внутри нее. Он припоминал, как один из дружков рассказывал, что секс – это все равно как скакать на лошади, надо только сесть в седло, и – в дорогу.
Но никто ему не говорил прежде, что на этой дороге подстерегают опасности и что будет очень жарко и трудно.
А потом случилось это. И это была такая восхитительная, пульсирующая дрожь, над которой он был не властен. Такого он еще никогда не испытывал. Он кончил. И с настоящей женщиной, без помощи рук и грязных журнальных картинок.
Девушка удовлетворенно вскрикнула. Ему тоже хотелось закричать, но он сдержался. Ведь мужчина должен оставаться спокоен и невозмутим в свой первый раз.
Ник Анджело это совершил. И лучшего способа отметить свое тринадцатилетие он не мог подумать.
Эванлон, Иллинойс, 1973 год
– Пожалуйста, Ник, пожа-а-луйста. Я больше не могу. Может быть.
А может быть, и нет. Но он «давал» уже двадцать минут, и только сейчас она стала жаловаться – хотя это вряд ли была жалоба, скорее, бессильное разнеженное лепетание.
– О-о, Ники, ты лучше всех!
Неужели? Да, так они все говорят. Вот только бы научить их не называть его Ники.
Он стал делать это мастерски. Гораздо лучше, чем какую-нибудь работу на дому, и это лучше, чем учиться в школе всякому дерьму. И уж конечно, это лучше, чем сидеть дома и глядеть, как его старикан упивается до потери сознания и как мать надрывает поджилки, работая за двоих, чтобы ленивый жлоб накачивался пивом.
Семья. К черту ее! И к черту эту Сьюзи, или Дженни, или как ее там зовут.