Около часа я просидел у окна своей крохотной, имеющей форму куба, ячейки, слушая симфонии Жюссейна, любуясь с высоты ста двадцати этажей затейливой игрой солнечного света и тени на необозримом ковре раскинувшегося передо мной города, когда, наконец, раздался долгожданный звонок.
– Джилид? Ты у себя?
– Да, сэр, – ответил я, выключив музыку взмахом жезла и вставая. Динамики в интеркоме «Карильон‑билдинг» работали прекрасно, и мне не составило труда уловить в голосе моего босса воодушевление. А коль лорд Келси‑Рамос в таком настроении, то это могло означать лишь одно…
– Догадываюсь: операция почти завершена?
Он фыркнул не так чтобы очень громко, но я услышал.
– А что, разве заметно?
– Да, – без обиняков заявил я. Он снова фыркнул.
– Хорошо. Ты не ошибся. Зайди ко мне.
– Есть, сэр.
Проходя через совершенно пустую комнату, – моя идея, что она была такой, – я положил жезл рядом с плеером и подошел к одной из двух дверей.
– Джилид Рака Бенедар, – раздельно произнес я. Конечно, замок, открывавшийся на звук голоса, – довольно смешная мера предосторожности в месте, которое смело можно было назвать «святая святых Карильона», но со временем перестаешь обращать внимание на подобные вещи: паранойя, в той или иной ее форме, – всегда плата за богатство, одна из многих.
Дверь отворилась, и сразу же из своей ячейки я попал в офис лорда Келси‑Рамоса.
Стараниями лорда он отличался от моей комнаты, как день от ночи, хотя, честно говоря, не считаю это сравнение достаточно исчерпывающим. На несколько мгновений я застыл на пороге, не в силах бороться со своими чувствами, не готовыми к восприятию молниеносного перехода из голой комнатушки с тихой музыкой в царство кричащей роскоши, представшее моим глазам.
Эта была особого рода роскошь, в основе которой – хитроумно подчеркнутое разноцветье интерьера: живой молочно‑белый ковер, приглушенный блеск деревянных завитушек, вырезанный из цельного куска самоцвета массивный стол. Представшее моему взору внушало мысль о несметном богатстве того, кто здесь восседал, – таким сдержанно‑холодным и непоколебимым оно выглядело. И вместе с тем, очень тихие, но достаточно отчетливые звуки, доносившиеся из анализаторов данных, вызывали совершенно иные ассоциации, напоминая об отчаянной спешке и суете. В общем, тех, кто впервые переступал порог этого хранилища богатства, даже самого бывалого, они вмиг заставляли почувствовать себя неуютно, хотя вряд ли кто‑нибудь, даже на рациональном уровне, мог понимать, что именно привело его в состояние быть, что называется, не в своей тарелке.
В центре того, что должно, видимо, обозначать кабинет, возвышался сам лорд Келси‑Рамос, прекрасно вписываясь в общую тональность интерьера. Он сидел за столом, выпрямившись, с кажущимся безразличием взирая на дисплеи перед ним. Когда же я подошел ближе, то заметил, что и морщинки у его глаз, и игра мимических мышц излучали то же, что и голос: нечто потустороннее, имевшее отношение к тем баталиям, которые разыгрывались в памяти компьютеров и на листках бумаги, а на самом деле – настоящих баталий. Только войны были тихими, цивилизованными, противниками выступали гигантские суммы денег… И боролись они ни за что иное, как за другие, гораздо большие суммы таких же денег.
Любовь к деньгам – вот корень всех зол –мысленно процитировал я кого‑то. Правда, это раздумье – кратковременное и автоматическое, почти ритуальное, не отличалось от большинства моих мыслительных актов в последнее время. Когда‑то, не без тщеславия подумал я, – одного моего присутствия оказывалось достаточно, чтобы в корне изменять мнение лорда Келси‑Рамоса, теперь же, после стольких лет, я испытал чувство разочарования от того, что эта часть моего сознания еще не атрофировалась.