Автомашина, подскакивая на неровностях дороги, мчалась к великолепному стратегическому шоссе, построенному по четырехлетнему плану «освоения Северной Африки» на иностранные субсидии.
Вероятно, кто-нибудь из слуг Рене видел, как похитители увезли его гостей, потому что «кадиллак» задержался у виллы лишь на минуту.
Похитители заметили погоню, но не собирались уступать свою добычу. Они выехали на новое шоссе и с полузакрытой дверцей помчались по нему с предельной для «пежо» скоростью.
И вдруг все качнулись вперед. Мсье Саломак ударился головой в лобовое стекло, водитель лег грудью на руль и охнул. Анисимов и два его стража полетели на спинку переднего сиденья. Машина встала, мотор ее взвыл, колеса завизжали, понапрасну вращаясь.
Возможно, скрытые чадрой лица похитителей были растерянны. Они выскочили наружу и завозились у колес. Потом бросились прочь от шоссе.
– Куда вы? – закричал им вслед Саломак.
Один из похитителей обернулся и крикнул по-французски:
– Такова воля аллаха. Вам повезло, отродье гяуров, презренный джинн сожрал шоссе, чтобы нам не ехать.
– То есть как это сожрал? – переспросил Саломак, но похитители уже исчезли.
Больше всего они боялись быть узнанными, когда с убитого или раненого снимут чадру.
Анисимов оглянулся. Через заднее стекло виднелся приближающийся «кадиллак».
– Во всяком случае, что бы он там ни говорил про аллаха и джинна, это весьма любезно с их стороны – не прикончить нас перед расставанием, – заметил профессор Саломак, выбираясь из машины и растирая шишку на лбу. Очевидно, пребывание в лагере и бегство оттуда научили его владеть собой.
Анисимов последовал за ним:
– Что же случилось? О каком прожорливом джинне шла речь?
– Непостижимо! – отозвался Саломак. – Колея в порошке. Вы только посмотрите. Этот прах был недавно асфальтом.
– М-да! – протянул Анисимов. – Похоже, что парафиновые связи растворились неведомо в чем. – Он пересыпал из ладони в ладонь тонкий порошок, взятый им из-под колес.
– Есть над чем подумать! – проворчал Саломак.
– Любую химическую реакцию можно повторить, – заметил Анисимов. – Хотя бы в лаборатории.
– Моя лаборатория к вашим услугам, профессор. Париж! Париж!
Подкатил «кадиллак» и тоже забуксовал колесами, увяз в порошке по самую ступицу.
Из машины выскочил розовощекий, коренастый, с туго обтянутым брюшком и нафабренными усами мсье Рене. За ним следом – пять молодцов. Все в беретах, блузах, они смахивали на апашей и были с автоматами.
– Вы живы, господа? Какое счастье! – воскликнул мсье Рене.
– Все в порядке, кузен. Нас никто не съел, чего нельзя сказать о шоссе, как заметил один из доставивших нас сюда любезных похитителей.
– Что за чепуху вы говорите, Саломак? Как можно съесть асфальтированную дорогу?
– В этом суеверном экспромте есть свой смысл.
– Это предстоит выяснить, – заметил Анисимов. – Для исследования выдвинем рабочие гипотезы, в том числе и о биологической коррозии асфальтов.
– Вы не исключаете джиннов? – живо спросил Саломак.
– Выясним в лаборатории, – пообещал Анисимов.
Глава вторая. Бульвары
В Париже лил дождь. Крыши машин в многоструйном их потоке казались лакированными. Солнечные лучи, пробиваясь сбоку от дождевых туч, сверкали словно в движущихся зеркалах.
А на тротуарах бушевали водовороты зонтиков: строгих, темных – мужских; разноцветных, радужных – дамских.
Казалось, что от площади Согласия до Триумфальных ворот проходит парад машин и раскрытых зонтиков.
Елисейские поля знали много парадов. Накануне второй мировой войны, 14 июля, в день 150-летия Великой французской революции, здесь происходил последний мирный парад французов. Толпы парижан тогда заполняли бульвары по обе стороны аллеи, а над сплошными живыми стенами поднимались самодельные бумажные перископы, накануне продававшиеся с рук, или просто дамские зеркальца, в которых отражались нарядные мундиры.
Потом по этой же магистрали, печатая гусиный шаг, маршировали серые куртки и устрашающие черные ряды оккупантов. А на бульварах робко жались к деревьям одинокие прохожие.
И уж совсем недавно промаршировали здесь высадившиеся наконец в Европе американцы и сражавшиеся во Франции французские бойцы Сопротивления.
– А знаете, дорогой мой друг, о чем я думаю, когда смотрю на парижский асфальт? Что его не сожрали мерзкие боши, подобно одноклеточным дрожжам кандиды, слопавшим, к нашему счастью, шоссе в Алжире.
– Честь и хвала вашей лаборатории, Мишель, где удалось распознать в пожирателях дрожжи кандиды.
– Честь и хвала тому, мой друг, кто догадался об этом еще в Алжире.
– Меня натолкнул на такую мысль наш незадачливый похититель и его «прожорливый джинн».
Два профессора, недавно приехав в Париж из Алжира, шли от площади Согласия к Триумфальным воротам, к знакомому кафе.
Маленький француз высоко в руке держал зонт, чтобы прикрыть им своего высокого спутника.
Молодые ученые уселись за столик под тентом кафе.
Солнечный дождик прошел. И сразу нарядной стала толпа прохожих.
– Не кажется ли вам, мой друг, что парижанки много выигрывают оттого, что не закрывают чадрой и балахоном ни лиц, ни ног, как в арабской части Алжира?
– Или на вилле вашего кузена, – заметил Анисимов.
Оба расхохотались.
– Итак, мой друг, нашей общей пассией стала кандида. Ай, ай, ай!
Что скажет Шампанья, ее исследующий?
Подскочил гарсон с манерами апаша.
– Вы сказали шампанское, мсье?
– Я сказал Шампанья, мой друг. Это имя повторят ваши внуки.
– Я не женат, мсье. Это удобнее и не мешает пить шампанское.
– Вы подсказали верную мысль, – вмешался Анисимов. – Мы должны поднять бокал с искрящейся влагой за сделанное открытие, за съеденное не джинном, а кандидой шоссе!
– Готов поднять хоть два бокала, но за съеденные людьми дрожжи кандиды!
– Шампанское сейчас выстрелит, – заверил гарсон и исчез.
– Кандида! Друг мой, мы с вами давно отвыкли от молока матери, и, увы, в этом одна из бед человеческих. Если бы мы до конца дней питались веществом такого состава, то были бы все Жаннами д'Арк и Добрынями Никитичами.
– Вы имеете в виду аминокислоты?
– Вот именно. И клянусь свободным Алжиром, по данным Шампанья, нет продукта, более приближающегося по содержанию необходимых человеку аминокислот к молоку матери, чем дрожжи кандиды.
– Великолепно! Первый бокал за кандиду!
Шампанское пенилось в хрустале.
– Будем ли мы закусывать чем-нибудь «белковым»? – с напускной серьезностью спросил француз.
– Я предпочел бы синтетическую пищу, – улыбнулся Анисимов.
– Увы, я не поручусь за большинство парижан, которые пока что и не подозревают о нашем заговоре, хотя их соотечественник Бартло произнес пророческие слова об этой пище.
– Как и Менделеев.
– О-о! Менделеев! Что он сказал?
Анисимов достал записную книжку.
– «Как химик, я убежден в возможности получения питательных веществ из сочетания элементов, воздуха, воды и земли, помимо обычной культуры, то есть на особых фабриках и заводах… И первые заводы устроят для этой цели в виде культуры низших организмов, подобных дрожжевым, пользуясь водой, воздухом, ископаемыми и солнечной теплотой».
– Браво! Он предвидел кандиду! Ох, как правильно, мой друг! Именно ископаемыми – нефтью, черт возьми! Хватит ее сжигать подобно пещерным людям, нашедшим греющую огнем черную воду. Для нас же это основа еды наших потомков! Теперь очередь за Бертло. У меня тоже записаны его слова. Наполняйте бокалы. Не беда, если чуть кружится голова. Она закружится еще больше от перспектив! Хотите заглянуть в двухтысячный год, каким он виделся химику девятнадцатого века? Внимайте: «Тогда не будет ни пастухов, ни хлебопашцев, продукты питания будут создаваться химией. В основном эта проблема уже решена».
– Саломак щелкнул пальцами. – Это он тогда говорил, а что сказать нам теперь?