А дед Ваум что-то там колдовал над огнем, кашлял и бормотал заклинания. Мария шепнула, что он обряд тундры совершает, чтобы нам с ней теперь вместе жить.
Вместе, вместе! Я тоже так решил. И она согласилась.
На собачьей упряжке поехали мы с Марией к полярной станции. Начальник встретил на крыльце хмуро. Узнал про наше решение и про спальный мешок и велел расписаться в амбарной книге, где учет продуктам вел и каждую подстреленную куропатку приходовал. И появилась там запись о женитьбе Алексея Толстовцева на Марии Евсюгиной из рода Пиеттамина Неанга.
– Жениться-то женились, скажите на милость! – усмехнулся он. – Только жить вам здесь вместе не придется. У меня штат укомплектован и продуктов в обрез.
Бездушный был человек. Я ему говорил, что Мария оленей сюда приведет и он их в свою амбарную книгу заприходует, но он и слышать ничего не желал:
– Олени, олени, скажите на милость! А муки для хлеба у нее нет? Вот то-то!
Но пришлось ему, как радисту, отправить мою радиограмму начальнику Управления полярных станций, Герою Советского Союза Эрнесту Теодоровичу Кренкелю. Просил я перебросить «как бы поскорее» механика Алексея Толстовцева и его жену Марию (поваром) на любую полярную зимовку, куда угодно, хоть на Марс. Так и написал: «Хоть на Марс!» Вспомнил, как Марии про марсианские каналы и воображаемые на Марсе растения рассказывал.
Кренкель был человек чуткий и шутливый. Мне потом привелось с ним повстречаться. Получил мой начальник от него радиограмму, что отправляет чету Толстовцевых на Марс зимовать, как только к берегам архипелага Франца Иосифа корабли пробиться смогут».
Глава шестая. Улица хибарок
Вскоре после посещения Алжира Николай Алексеевич Анисимов, о котором уже говорили как о «враге голода», побывал в Индии, еще не обретшей тогда независимость. Его поразили официальные данные англичан о стране, страдавшей под их владычеством. Так, в период с 1800 по 1825 год, за пять голодных лет, в стране умерли от голода миллион человек! Миллион трупов! Это надо было представить и содрогнуться. В следующую четверть века за два неурожайных года умерли четыреста тысяч человек. Если разобраться, то за каждый голодный год даже больше, чем в предыдущие годы. В следующую же четверть «золотого века» английского колониализма драгоценности короны королевы Виктории пополнились легендарным бриллиантом «Кох-и-нур» в 100 каратов, отнятым у последнего правителя покоренного Пенджаба. А за шесть «голодовок» в это время погибли пять миллионов человек! В последнюю же четверть девятнадцатого века число голодных жертв «благополучной викторианской эпохи» возросло до баснословной цифры в 26 миллионов человек, что равно населению средней европейской страны.
Еще хуже стало в Индии в двадцатом веке, когда бедственное положение голодающей страны бесстыдно использовалось колонизаторами.
Не слишком многим отличалось положение населения в соседней с Индией стране-великане, в Китае. Так, например, в 1927 году, по официальным данным, там голодали девять миллионов человек, в 1929 году – уже 37 миллионов, а в 1931 году – 70 миллионов человек.
В царской России голод называли «народной болезнью». Ежегодно насчитывалось «неблагополучных губерний» от шести до шестидесяти. И положение в них было таким же, как в памятный для Коли год несчастья на Волге.
Но голод не только сам по себе уносил миллионы жизней. Он способствовал появлению опустошительных эпидемий, косивших людей с подорванным здоровьем.
Николай Алексеевич Анисимов, уже став академиком, убедился, что это вовсе не беда недавнего прошлого. Почти половина человечества недоедает в наши дни. Дефицит белка составляет 20 миллионов тонн! Если получать его только от скота, то не хватит миллиарда голов, которых просто нечем прокормить на земле.
Никогда не забыть Анисимову голодающих в Латинской Америке.
Местные ученые отговаривали советского академика от, посещения «грязных кварталов», где жила беднота. Но он все-таки пошел туда, где ютились люди, не имевшие ни заработка, ни даже пособия по безработице. (Были и такие!)
Первым ощущением академика был смрад, шедший отовсюду. Босоногие, углеглазые и чумазые ребятишки бежали по пыли за богатым господином, каким представлялся им Анисимов, и тянули к нему худенькие ручонки.
В пыли копошились пузатые дети с тонкими шеями и непомерно большими качающимися головами. Анисимов знал, отчего они так выглядят.
Он уже раздал всю мелочь, какая была в его карманах.
Сквозь проем, заменявший отсутствующую дверь в сбитую из всякого хлама хижину, виднелось жалкое жилище голодающих бедняков. Страна не страдала от засухи, леса не полыхали пожарами, на растрескавшейся земле не росла щетина. Напротив, природа здесь была с виду невообразимо щедрой. Но люди голодали. Они голодали потому, что не получали непосредственно от природы ее даров, а должны были покупать их у тех, кто ими владел. А покупать не на что, ибо никто не мог предоставить им работы.
Один из несчастных, изможденный, унылый, ко всему безразличный, поникшим комком сидел у порога в свое убогое жилище и пустыми глазами без всякой надежды смотрел на Анисимова.
Николай Алексеевич, с его способностями к языкам, умел объясняться по-испански. Он присел рядом с голодающим на фанерную ступеньку и казался по сравнению с ним седым великаном.
– Добрый день, сеньор.
– Добрый день, почтенный гранд, – отозвался голодающий.
– Я хотел бы расспросить вас о вашей семье.
– Чего ж расспрашивать? Вчера схоронили сынишку. Да завтра родится новый. Жена на последнем месяце ходит. Вот ртов столько же и останется.
– Отчего же он умер?
– Господь так пожелал. Остальных шестерых не прибрал, а этого взял к себе.
– Может быть, ребенок недоедал?
– Все недоедают, добрый сеньор. Нет таких у нас, которые не недоедают. Сытый человек – это недобрый человек. Добрый всегда голодает. Если вы добрый, я бы вам предложил перекусить, да не знаю, найдется ли у жены.
– Вы работаете где-нибудь?
– Редко. Очень редко когда работаю.
Анисимов посмотрел на вздутые жилы на высохших руках.
– Кем вы работаете?
– Как придется, сеньор. Могу делать все, что угодно.
– И вы все умеете?
– Нет, почему же? Я ничего не умею. В этом моя беда. Если бы я умел, было бы легче, но и обиднее, сеньор. Обиднее не иметь работы, если что-то умеешь.
– И вы не получаете пособия?
– Я не член профсоюза. А если бы им стал, то, спаси святая дева, вылетел бы отсюда, вы уж мне поверьте. Никто не позволил бы мне жить в этой вонючей яме со своими отпрысками. А жить надо!..
– Что же вы едите, сеньор?
– Что придется, что придется. Часто – ничего.
– А если вам предложить искусственную пищу?
– Искусственную? А какая она? Если лучше коры деревьев, которую мы обгладываем, то можно и ее. Голод – лучшая реклама даже для любой завали, пусть и искусственной.
– Но искусственная пища не уступает естественной.
– Не пробовал, не пробовал. Но попробовать всегда готов. Вы не коммивояжер, сеньор? Может быть, у вас найдется кое-что из этой искусственной пищи? Только в долг. Идет?
– Я не решался предложить вам. Но, если вы не против, то вот несколько коробочек. Бесплатно.
– Консервы? – Пустые глаза собеседника загорелись.
– Нет, не консервы, просто лабораторная упаковка уже приготовленной пищи. Здесь вот баранина, здесь жареная картошка. Вы можете разогреть ее прямо в банках.
– Бесплатно? Так что же вы молчали, сеньор? Бог да воздаст вам за вашу доброту. Оказывается, и среди сытых есть добрые души. Но все равно мы пир устроим с вами вместе. Мария, – закричал он, – благодари пресвятую деву, разводи огонь! Есть еда!
Сидели за фанерным ящиком, заменявшим стол. Вкусно пахло, аромат плыл по всей улице, и проходившие удивленно останавливались, завистливо заглядывая в дверной проем.
Ребятишки тряслись от жадности, хватая свои куски. Их угольные глаза разгорелись. И грязные ручонки тянулись к Марии, раскладывавшей яства на обрывки газет, заменявшие тарелки.