– Встать! Встать, пёсий выродок! – грубый голос наполнил карцер. – Ах ты, тварь, бунтовать будешь?!
Вот уж чего я точно не собирался делать. Просто сил не осталось не то что подняться, а даже сказать об этом. И когда кто-то ухватил меня за ворот, вздёргивая в воздух, я не сразу сумел расцепить руки, чтобы выпрямить ноги. Так и висел мешком, чувствуя, как рвётся ткань рубахи. Конвойный сплюнул и бросил меня на место. Но я уже практически сумел выпрямиться. Опершись на стену и помогая себе руками, потихоньку встал, щурясь на свет после абсолютной темноты.
– Чего застыл? На выход! К стене! – рык конвоира бил по ушам, но лучше так, чем дубинкой по почкам.
Превозмогая себя и заставляя ноги двигаться, я, всё равно шаркая по полу, поплёлся на свет. Вывалился в коридор и остановился, лишь уткнувшись головой в стену. Надо было ещё поднять руки, но на это сил уже не хватило. Хорошо ещё, что, как бы конвой ни рычал, он, похоже, понимал, что добиться большего от меня сейчас будет нереально. Да и сделать я ничего не смогу, разве что на пол брякнуться.
Загремела запираемая дверь. А затем мне несильно ткнули в спину палкой.
– Повернуться! Вперёд!
С сожалением отпустив такую тёплую стену, я поплёлся по коридору, поначалу подгоняемый тычками. Слабенькими, но и они едва не валили меня с ног. Судя по всему, возиться со мной никому не хотелось, так что даже они быстро прекратились. Мыслей о том, куда меня ведут, не было. Хоть на казнь – настолько я устал за прошедшую неделю. Постоянные допросы, разборки с сокамерниками (словно сговорившимися доставать именно меня, из-за чего мне ни разу не удалось выспаться, зато довелось поучаствовать в трёх драках), вечный голод (ибо кормили такими помоями, что и свинья жрать не станет), и в довершение – избиение следователем и конвойными, а потом карцер с вечно влажными стенами и лужей на полу. Это при том, что на узких окнах, выходящих во двор, не было стёкол, а на улице октябрь-месяц.
Однако далеко идти не пришлось. Мы вышли из крыла с камерами, и опять последовала команда «к стене!» Значит, снова будет допрос. Рябой, являясь не только бугром детдомовских, но и знатоком как воровских, так и уголовных законов, рассказывал, что как малолеток нас не имеют права допрашивать без адвоката. Может, оно и так, но когда я заикнулся, что не буду говорить без защитника, конвой по знаку следователя впервые меня отпинал. За неделю я так никого и не увидел, и уже не надеялся на это. Разве что чудо случится. Скорей всего, сейчас опять всё пойдет по новой. Но, хотя пару секунд назад мне было всё равно, сейчас я твердо решил: если даже поведут на казнь, подписывать ничего не стану. Им надо, они пусть и выкручиваются.
– Заходи! – последовала команда, и на этот раз, несмотря на то, что я замешкался, меня не зашвырнули внутрь, а довольно аккуратно завели, взяв за плечо. – Задержанный Каменский Антон доставлен!
Трое мужчин, находившихся в комнате для допросов, повернули головы.
– Почему без наручников?! Вы что себе позволяете, сержант?! – маленький, лысый и толстый человечек, обряженный в мундир следователя третьего ранга, брызгал слюной, обжигая меня ненавидящим взглядом.
– Так это, ваше благородие, чего он сделает-то после суток в ка… – конвойный стушевался, не зная как объяснить свой промах.
– Молчать!!! Приковать подозреваемого и пшёл вон! – похожий на колобка мужчина покраснел с натуги.
– Ну-ну, Пётр Алексеевич, голубчик, не стоит. Парнишка и так еле стоит, – в разговор вмешался один из двух одетых в цивильные костюмы господ – тот, что постарше, с благородной сединой в тёмно-синих волосах. – Да и не будет он буянить, правда, Антон? Свободен, сержант.
Конвойный довольно громко выдохнул и выскочил за дверь, прикрыв ту за собой. Я тоже решил пока не качать права, тем более, до этого меня действительно водили по коридорам в наручниках. Кроме того, сама ситуация была весьма странной. Хотя меня всё ещё мутило после карцера, я сумел разглядеть, что скотина-следователь, допрашивавший меня всю неделю, заметно волнуется и постоянно протирает лысину и шею платком, но всё равно пот с него течёт ручьём, а ведь в комнате довольно прохладно. Мне-то было даже жарко, но раньше, за несколько часов допроса, я замерзал так, что зуб на зуб не попадал. Господа в штатском, напротив, вели себя совершенно спокойно, рассматривая меня с интересом натуралистов, обнаруживших, что у обычной вроде бы козявки появилась дополнительная пара усов.
– Проходи, садись, – седовласый указал на обычный стул у стола, совсем не тот, привинченный к полу, к которому обычно приковывали заключённых. – Не стесняйся, Пётр Алексеевич кусаться не будет.
– А вы? – вроде и надо было промолчать, однако натура взяла верх, прорвавшись ехидным комментарием, но на предложенное место я всё же сел.
– Мы тоже не будем, если пообещаешь отвечать честно. И это важно прежде всего для тебя, а не для нас, – в разговор вступил второй «штатский», хотя, как по мне, мундирами от них несло за версту. – Э, друг, да ты, я смотрю, совсем продрог, эва как тебя колотит. А ну мы сейчас чайку горячего хлебнём, как думаешь? Сержант!
Мой ответ ему, видимо, не требовался. Да и вряд ли я бы нашёл в себе силы отказаться даже от кружки простого кипятка. А уж чай, да ещё вдруг (чем чёрт не шутит) сладкий – так это просто предел мечтаний. А трясло меня действительно сильно. В тепле руки и ноги начали отогреваться, и по ним побежала кровь, заставляя меня шипеть от боли. Было полное ощущение, что под кожей ползает полсотни ежей. Я стиснул зубы, чтобы не заорать, и постарался как можно незаметней растереть хотя бы руки. За такое можно было получить в морду от конвоя, но, на удивление, «пиджаки», хотя и явно заметили мою возню, не сказали ни слова против, а молодой ещё и подмигнул. Ну да, ему-то, судя по алому оттенку волос, холод был нестрашен. Чародей стихии огня как-никак. Тогда старый, судя по всему, – воды.
Вряд ли они принадлежат к клану, но бесхозными чародеи не бывают. Значит, точно какие-то спецслужбы. Неужели следак, гнида, не сумев дожать меня сам, сдал в тайный приказ? Только чего он тогда сам трясётся, словно это за ним пришли, а не за мной? Непонятно. Ладно, буду говорить всё то же, что и в прошлый раз, тем более, что это чистая правда. На мне вины нет. Дрался, да, все дрались, но чары не мои, и где взяли их, не знаю.
Скрипнула дверь, и в комнату ввалились сразу два полицейских. Давешний сержант держал на вытянутых руках пышущий жаром самовар, а такой же мордатый рядовой – поднос со стаканами в подстаканниках. И сахарницу, полную рафинада! За два года я уже почти забыл его вкус – сиротам полагалось жить впроголодь и за каждый кусок благодарить. Хотя… Рябой говорил, что денег за нас платят прилично. Но всё это оседает у директрисы. Не задаром же её сынок за последние полгода уже второй мобиль берёт. Да не какой-нибудь, а «Молнию» последней модели, кабриолет.
Жестом отослав конвой, младший из «штатских» сам разлил чай в три стакана. В один бросил два кусочка сахара, потом оглянулся на меня и добавил ещё четыре. И всё это богатство с маленькой серебряной ложечкой поставил передо мной. От запаха закружилась голова. Явно заваривали с какими-то травами – я смог опознать только душничку.
Хотелось хлебать этот нектар, несмотря на риск обжечься, но я пересилил себя. Степенно кивнув в знак благодарности и получив ответ в виде усмешки, я тщательно размешал сахар, затем поднял стакан, держа двумя руками, и сделал первый маленький глоток. По горлу прокатилась волна лавы, тут же разошедшаяся по телу. Удивительно, но я ничего себе не обжёг. Следующий глоток был уже гораздо больше и смелее, и я почувствовал, как жизнь возвращается в моё измученное тело, а голова проясняется.
– Как я и думал. Странно, конечно, но, может, «Пепел», – младший вопросительно взглянул на седого – тот пожал плечами, дескать, может быть. – Вы правы, это не наши проблемы. А ваши, Пётр Алексеевич. Это причина, по которой несовершеннолетний гражданин великого княжества Московского больше суток провёл в спецкарцере.