Подготовка к его визиту началась загодя. Утром ко мне явились трое дворян — я уже научился различать нетитулованных по деловитости и некоторому испугу в глазах — и привели меня в порядок: помыли, побрили, подстригли, чем-то опрыскали с ног до головы и облачили в довольно-таки нелепого фасона одежду, расцветкой напоминающую брачную окраску какой-то птицы или, может быть, рыбы. За ними явился тип, представившийся как младший церемониймейстер.
— Барон? — предположил я и попал близко к цели.
— Баронет, к вашим услугам.
Ну что ж, килька вместо салаки. Сойдет.
Баронет был молод, румян и деятелен. Сначала он заставил меня вызубрить приветствие, причем настаивал, чтобы я ни в коем случае не ошибся в титуловании. Затем я под его руководством разучивал поклон. По его словам, у меня получалась то поза антропоморфного робота, моющего шваброй пол, то жест рыбака, показывающего, какую огромную рыбину он выудил.
— Не надо так широко разводить руки. И пучить глаза совершенно необязательно. Склоните голову. Нет, смотреть в пол вы тоже не должны. В глаза монарху — тем более. Линия вашего взгляда должна упираться примерно в его шею…
— Как будто я мечтаю перепилить ее?
— Я не слышал этих слов.
Слышал или нет, но с этой минуты младший церемониймейстер стал обращаться со мною гораздо осторожнее, словно я был насквозь пропитан нитроглицерином и мог бабахнуть от любого чиха.
— Не задавайте его величеству вопросов, не смейте садиться без его разрешения, не переминайтесь с ноги на ногу, постарайтесь не пользоваться вашим архаичным языком, не вздумайте чихнуть или почесаться…
На память я не жалуюсь, но запретов было такое множество, что баронету пришлось повторить их дважды. После чего он отбыл — наверное, в ужасе от общения с маньяком, примеряющим пилу к монаршей шее. Плоховато у них тут с черным юмором…
Также и с сообразительностью. Какой еще юмор, кроме черного, мог сохраниться у меня после одиночного прозябания на Луне? Баронет мог бы и догадаться об этом, включив мозги на четверть мощности.
После баронета зашел мой лечащий врач — впервые за все время, — и я так удивился, что не сразу понял: эскулапу хочется лично поглядеть на пациента, удостоенного визита самого монарха. Стоило мне осознать это — и я приказал ему убираться вон. Именно приказал. И он убрался, отвесив мне на прощание глубокий поклон.
Я не стремился обидеть врача. Я просто экспериментировал, восполняя опытным путем пробелы, оставшиеся от моих бесед с Джоанной. И я поздравил себя с тем, что мои эксперименты становятся не только осмысленными, но и успешными.
Появление монарха было обставлено впечатляюще. Сначала явились холопы — прошу прощения, дворяне — и втащили в палату куда более пышное кресло, чем у маркиза Монфальконе. Один из них в два счета заправил мою постель, другой, вроде бы не торопясь, а на самом деле движениями точными, как у робота, обмахнул метелочкой все поверхности, на которые, по его мнению, могла сесть пыль. Я ждал, что сейчас появятся новые дворяне и раскатают от двери до кресла ковровую дорожку, потому что как же без ковровой дорожки? — однако ошибся. Император явился запросто, в сопровождении всего лишь одного приближенного, и не заставил меня ждать его невесть сколько времени в стоячем положении, страдая от болей в суставах и позвоночнике. Я еще не увидел монарха, лишь услышал его шаги, но он уже начинал мне нравиться.
Император оказался высоким человеком лет сорока, с небольшими залысинами и умным взглядом. Впрочем, его одежда не говорила о значительных умственных способностях; проще говоря, он выглядел таким же нелепым попугаем, как я, только еще попугаистее. Приближенный, следовавший в шаге позади монарха, был очень молод, разодет под стать монарху и, надо думать, являлся пажом. Я не сторонник длинных слов; по-моему, куда проще, а значит лучше, сказать просто «паж», чем «мальчик на побегушках». Хотя второе лучше отражает суть.
— Его Императорское Величество Рудольф Третий, Император Земли, Солнечной системы и Галактики, Владыка планет, спутников и астероидов, Протектор облака Оорта…. - нараспев выкрикнул паж, выпучивая глаза. Черт знает, чего он от меня ждал: что я от потрясения хлопнусь в обморок, что ли? Не стану я падать при земной тяжести, этак и покалечиться недолго. Заболела поясница, только и всего.
Поклон у меня вышел так себе, на троечку с минусом, зато приветствие я отбарабанил сносно, ни разу не сбившись и не перепутав слова. Наверняка мой акцент был ужасен, а выразительность в произнесении довольно бессмысленных, на мой взгляд, слов отсутствовала напрочь, но ведь и дрессировка была коротка, так что за мою неартистичность пусть отвечает церемониймейстер.
Император как будто не заметил моей неловкости — только паж за спинкой его кресла сделал такое движение, как будто хотел прикрыть ладонью рот, и судорожно напряг все мышцы лица, чтобы на нем, боже упаси, не отразилось чего. И тут император протянул мне руку — почему-то тыльной стороной вверх.
Я приблизился и пожал ее. Даже потряс немного. Ну разве был я виноват в том, что баронет-церемониймейстер не предупредил меня о том, что я должен почтительно поцеловать ее, опустившись на одно колено? Потом уже мне стало ясно, что куриные мозги баронета не смогли даже предположить, что монарх снизойдет до того, что позволит слюнявить себе пальцы или запястье какому-то простолюдину. Кстати, сильно сомневаюсь, что я стал бы это делать.
Император чуть заметно поднял одну бровь — и сейчас же опустил. Паж так и замер с разинутым ртом. А я по завершении рукопожатия молчал, выполняя инструкцию севшего в лужу церемониймейстера.
— Мы рады, что ваше выздоровление идет успешно, — первым, как и подобает, нарушил молчание император.
— Спасибо, я тоже рад, — ответил я, даже не догадавшись поблагодарить монарха за внимание к моей ничтожной особе. Что с меня взять: чурбан неотесанный, с Луны свалившийся.
Легкая заминка — монарх, как видно, пытался понять сказанное мною. Я в общем-то и сам догадывался, что мое произношение помещается где-то в нешироких пределах между ужасным и кошмарным. Все сильнее болела спина, и если кто-то думает, что хребет не имеет никакого отношения к дикции, то он ничего не смыслит ни в дикции, ни в боли.
— Нам доложили, что на Луне теперь совсем нет людей, — сказал император. — Так ли это?
— Истинно так, ваше величество. Я был последним.
— Сожалею.
Слово «сочувствую», на мой взгляд, было бы уместнее. Я вспомнил Хелен и тех, кто умер еще раньше. Я был готов закричать: «Почему вы забыли о нас? А если и забыли на какое-то время, то почему потом не вспомнили?! Разве цивилизация провалилась в тартарары? Разве вы бегаете в шкурах и с дубинами в руках? Нет? Так почему?!»
Но может быть, император выразил мне именно сочувствие?
Как же я ошибался! Сожаление монарха вообще не относилось ко мне.
— Приходится признать, что теперь лишь Земля населена моими подданными, — молвил император, — хотя я и владыка планет и спутников. Ну что же, примем ситуацию такой, какова она есть. Существует и другая сторона медали: империя стала чуточку более монолитной, что в целом не так уж плохо…
Я онемел. Император еще что-то говорил, а паж благоговейно внимал, но я-то был не паж и больше не слушал. Не был я и подданным, что бы ни думал обо мне Рудольф Третий. Моя спина внезапно перестала болеть. Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки, и я подумал: а что со мной сделают, если я сейчас отвешу императору хорошую плюху? Сразу расстреляют или запрут в психушку до конца жизни?
Злость — злостью, а есть еще такая штука — разум, и в комбинации со злостью он подчас рождает холодную ярость, а та ведет к поступкам неожиданным. Я сделал шаг назад. Затем повернулся к монарху спиной и услыхал, как паж тихонечко охнул. Я направился к моей безупречно заправленной койке и сел на нее. Потом лег, скрестив на груди руки.
И стал смотреть в потолок.
Будь на месте пажа церемониймейстер, его, наверное, хватил бы удар. Паж лишь икнул от неожиданности, а что до императора, то теперь пришел его черед онеметь. И на здоровье!