Механическая молодость - Ивашкина Кристина

Кристина Ивашкина

Механическая молодость

Глава 1.

Широкие лестницы вокзала, спускавшиеся по бокам к центральному холлу, были запружены людьми. Неудивительно, ведь совсем недавно пришел скорый из столицы. Дамы в пышных платьях, мужчины в цилиндрах и фраках – каждый сошедший с поезда старался вырядиться в лучшие одежды, чтобы блеснуть перед попутчиками. Украшения не уступали нарядам, и даже револьверы были богато украшены драгоценными камнями. Насколько такое оружие было функциональным, судить было сложно, да и маловероятно, что дамы, которые носили такие револьверы, умели ими пользоваться. Вокзал был под стать посетителям – очень роскошный. Здесь, казалось, соединились все достижения современной инженерии вкупе с ювелирным мастерством. Высокие колонны были цвета слоновой кости, с золотым узором, имитирующим виноградные листья. Этот узор плавно переходил на мраморный пол, всегда до блеска начищенный. Как на таком полу не падали на каждом шагу дамы, привыкшие ходить в ботинках с металлическими шпильками, оставалось загадкой. Наверное, таким навыкам обучают еще с детства. Вне всякого сомнения, эти самые шпильки были гораздо более опасным оружием, чем оружие настоящее, казавшееся игрушечным. Один раз наступить каблуком на ногу – и человек будет хромать еще очень долгое время. А уж если попасть куда-то выше… Об этом и помыслить было страшно. Впрочем, дамы никогда не позволяли себе такого – не хватало еще показывать нижнюю юбку кому бы то ни было! Даже мужья зачастую не видели, что скрывается за этими метрами ткани да кожаными корсетами, как раз входящими в моду. Некоторые модницы умудрялись декорировать и корсеты различными металлическими и деревянными деталями. Конечно же, из металлов превалировало золото, а породы дерева были сплошь самые благородные и начищенные до блеска. Начищенным на этом вокзале казалось абсолютно все – стены, полы, детали одежды и обуви посетителей и работников. Последние особенно старались выглядеть как можно презентабельней – ведь от чаевых, оставленных любым из этих богатеев, зависела жизнь многих тут. Зарплаты были маленькими, а семьи большими. Некоторые богатые пожилые дамы порой оставляли на чай двухнедельную зарплату. За любой проступок на рабочем месте могли выгнать, желающих было много, так что приходилось изо всех сил соответствовать. Правда, порой приезжающие или уезжающие были весьма и весьма невежливы – могли прикрикнуть, нахамить или даже толкнуть, но работники к этому давно привыкли и приучились пропускать мимо ушей любое обидное слово.

Большой паровоз еще остывал, пуская целые облака пара по сторонам и издавая странные звуки, похожие на вздохи уставшего животного. Он словно пытался отдышаться после долгой гонки на большое расстояние, которое только что преодолел всего лишь с одной остановкой. Шутка ли – почти тысяча километров. Пассажиры успели порядком устать, что уж тут говорить о перевозящей их машине. Машинисты давно думали о том, что паровозы намного более живые, чем их принято было считать, но кто же им поверит? Эти люди большую часть времени проводили в кабинах или в депо, где всегда очень жарко и шумно, так что в их ментальном здоровье сомневались все, даже они сами. А вообще разве знает кто-то точно? Технологии так давно вошли в жизнь, что уже никто и не помнил, с чего там все начиналось. Кроме того, самый первый исследователь, что открыл для них силу пара, совсем не готов был открывать все свои тайны, так что многое после его смерти забылось. Многие действие повторялись его последователями раз за разом на автомате, и никто уже не помнил, зачем именно необходимо протирать каждый двигатель шелковой тканью и непременно красного цвета. Но никто не рисковал поступать иначе – двигатели были крайне опасным изобретением, и много людей полегло, пытаясь создать что-то новое, усовершенствовать или починить старое. Лучше всего эта работа давалась выходцам из Дартсмута – эти любители темноты любили разговаривать с машинами, и те словно слышали и понимали, оттого помогая и делая то, что требовалось. Но их особенно никто не любил – зеленая кожа и слишком крупные глаза без зрачков, которые никогда не моргали, казались многим слишком отталкивающими. Тем не менее, в любом депо или на фабрике обязательно обитали дартсмутцы, порой и проживая на месте работы вместе с семьями. Даже их дети, казалось, ладили с любой техникой, с самого детства обучаясь мастерству механика, и к совершеннолетию имели за плечами уже огромный опыт, так ценившийся в современные передовые времена.

Но тот факт, что поезда были такими шумными, даже когда не двигались, был очень на руку определенной категории обитателей вокзала. Этот народец был совсем не так опрятен и чист, как все остальное на этом вокзале. Но никто этого не замечал. Да их в целом никто не замечал, и это тоже было им только в радость. Они старались оставаться как можно более незаметными, более того – неузнаваемыми и даже одинаковыми. Этот народец – беспризорники, которые всегда живут в любом городе. Откуда они берутся, никто толком не мог понять, потому что при таком уровне развития, что царил повсюду, да еще и в больших городах, была крупная система контроля и надсмотра за детьми. В особенности за теми детьми, что по какой-то причине остались без родителей. Но все равно то тут, то там можно увидеть эту непонятную стайку в рваных штанах и запыленных котелках, которые всегда смеялись и никогда не ходили поодиночке, а в случае опасности разбегались так быстро, что поймать хоть кого-то не предоставлялось возможным. Отличить мальчика от девочки было тоже весьма проблематично – быть девочкой, живущей на улицах, было крайне опасно. Преступность процветала, и даже в самых высокоразвитых городах были районы, куда обычным людям вход был закрыт. А вот выходили оттуда самые опаснейшие личности.

Одной из девочек, что маскировались под мальчика, была Матильда. Как же она ненавидела это имя! При имени Матильда ей представлялась девочка из хорошей семьи, которая учится играть на фортепиано, у которой закручены волосы в светлые кудри, которая носит сплошь одни платья и обязательно ходит на занятия по иностранным языкам. И что самое главное – она и думать не желает ни о каких механизмах, потому что это дело для мальчишек и засаленных мужчин, у которых все руки в мозолях. И этот образ совсем не сочетался с самой Матильдой. Она не помнила своих родителей или своей жизни до приюта, потому не знала, почему именно ее решили назвать таким именем. Поэтому всех просила называть себя Мэтью, не открывая настоящего имени. Девочка рано оказалась на улице – она сбежала из приюта вместе со своем лучшим другом Джереми, и с тех пор скиталась, ища свое место под солнцем. И больше всего ей нравилось на вокзале. Она очень хорошо запомнила, как тут оказалась.

– Эй, я знаю одно место, где полно богатеев, которые только рады расстаться со своими денежками и побрякушками! – Такие слова однажды услышала Матильда от Джереми, пока они бродили по большому рынку в поисках овощей, которые для продажи были уже не годны, но вполне годились для обеда таких вот бродяг.

– Что же это за место такое лакомое? – Ответила девочка, рассматривая помидор на предмет того, годится ли он еще для еды, или лучше все же не рисковать.

– Вокзал!

– Да ты ерунду говоришь! Там же полно охранников и служащих. Да и катаются на этих паровозах только богатеи, так что нас там сразу заметят и выпрут пинками. Может быть, даже побьют. Зачем оно нужно?

– Ничего подобного! Мы там вообще как невидимки, никому и дела нет. Проверенная информация, так сказать! Пойдем, посмотрим. Ну а выкинут – невелика потеря, в первый раз что ли? Много нам пинков уже довелось стерпеть, можно парочку и звонкой монетой облагородить.

Матильда-Мэтью вздохнула, отбрасывая в сторону очередное гнилое яблоко, и посмотрела в честные голубые глаза друга. Они были так не похожи на ее собственные карие, почти что черные. Некоторые даже говорили из-за ее глаз и темных волос, что она не здешняя. Прибыла, мол, с дальнего континента. Что такое континент, девочка не знала, но все равно чувствовала себя какой-то чужой даже среди собратьев по несчастью. Но только не с Джереми – он был кем-то вроде старшего брата. И этому взгляду было невозможно сопротивляться.