Ей стало тепло, а когда он сбросил с плеч и отдал ей свою олимпийку, ей стало даже жарко. Щеки горели, и она ничего не могла с этим поделать.
— Становись сюда, подальше от двери. Тебя как зовут?
— Ника…
— Вот это да! Мы почти тезки. Ты — Ника, а я — Николай.
От его куртки пахло чем-то… Ника чувствовала, как голова кружится от этого волнующего, немного страшного, но такого притягательного запаха, от разговора с этим мальчиком, которого вполне можно назвать парнем, потому что он наверняка учится классе в девятом, а может, и в десятом, от такого яркого, оживленного блеска его глаз, от приглушенного голоса, нисколько не грубого, а, наоборот, бархатистого и ровного.
— Николай… — как эхо повторила Ника, кутаясь в его олимпийку.
Простое русское имя Коля сразу представилось ей необычным. Мягкое, без единого твердого звука, оно должно было отражать внутреннюю сущность этого мальчика. Ника с готовностью наделила его всеми приятными качествами: мягкостью, галантностью, добротой. Он уже казался ей верхом совершенства. Она грелась о звук его голоса, охотно смеялась его шуткам.
Они чуть не пропустили свой выход на сцену. Тренер зашикал на них в темноте кулис, кто-то из девочек потащил Нику к сцене. Она прижала к себе тяжелый кубок, уже не такой холодный — он хранил тепло Колиных рук.
Ведущий что-то громко вещал в микрофон. Заиграли туш. Нику кто-то подтолкнул на сцену. Оказавшись после полутьмы закулисья в нестерпимо ярком свете софитов, Ника зажмурилась и не смогла сообразить, куда ей идти. Когда глаза освоились на свету, она заметила спасительный знак — осторожный взмах руки и следом разглядела знакомое улыбчивое лицо. Коля!
Ободренная его улыбкой, Ника шагнула навстречу. Коля поднял кубок высоко над головой. Все ему аплодировали, и Нике тоже.
Потом был концерт. Спортсмены спустились в зал, а девочек позвали переодеваться. Ника выбежала в фойе и с разбега остановилась, чуть не вписавшись в зеркало. Ей в глаза бросилась… Белоснежка!
Разгоревшиеся от возбуждения глаза, щеки, пылающие румянцем, волнами спадающие каштановые волосы и, конечно, платье — белое воздушное платье…
Ника не верила глазам — это она!
Девочка взлетела на второй этаж, легко пробежала по коридору, закружилась у последнего окна и пошла назад, высоко поднимая голову, стараясь держать спину прямо. Так, как их учили на репетиции.
Она не понимала, что с ней происходит. Ей хотелось кричать, прыгать, петь, и в то же время она легко сохраняла это внешнее медлительное спокойствие, любуясь своим отражением в настенных зеркалах.
— Ну как, понравилось? — улыбнулась ей Юлия Юрьевна. Ника закивала в ответ. — Теперь переодевайся поскорей и беги смотреть концерт.
Ника с сожалением рассталась с белым платьем и туфлями, натянула школьную форму и отправилась вниз. Она протиснулась в переполненный зал и сразу же нашла его глазами. Коля стоял у самой сцены. Его коротко стриженный затылок, олимпийка с зелеными полосками — все показалось Нике своим, давно знакомым, близким. Сердце ее почему-то сжалось и быстро застучало. Будто запрыгало по ступенькам. Подойти поближе не представлялось возможным, но ей было приятно и отсюда трогать взглядом его затылок. Потом Нику оттеснили к выходу и ведущий объявил антракт. Толпа вынесла ее в фойе, и она снова увидела себя в зеркале. В клубе «Шахтер» было слишком много зеркал… Ей в глаза бросилось неумолимо все сразу: и наскоро зашитая коленка, и фартук со старой подпалиной от утюга, и стоптанные туфли весьма приблизительного рыже-бурого цвета. Кровь прихлынула к голове. Боясь оглянуться, Ника сорвалась с места и помчалась прочь из клуба — мимо длинного «Икаруса», доставлявшего к ним спортсменов, мимо магазина, желтых двухэтажных домишек.
Дома никого не оказалось. Ника влетела в свою комнату и распахнула шкаф. Платье с разными пуговицами, брюки, которые всегда были несколько широковаты, и Нике приходилось утягивать их ремнем, выгоревший на солнце спортивный костюм. Никогда раньше она не обращала внимания, как одета. Частенько ей приходилось покупать одежду самостоятельно или же с одной из теток. Тем походы с племянницей по магазинам были в тягость, они брали все приблизительно, на вырост, уверяя отца, что так практичнее. У Ники и мыслей не возникало спорить с ними. В тот год, когда с матерью случилась беда (она вдруг враз ослепла, дома, посреди бела дня, без видимой причины), Ника перестала принадлежать себе. Она стала дополнением матери. Ее глазами, руками, ногами. Хотя прежде всего, конечно, глазами.