Профессору Бобылеву все это судилище было явно не по душе, и он попытался утихомирить страсти.
— У Владимира Сергеевича есть один крупный недостаток — отсутствие выдержки, и я ему не раз говорил об этом. Науке нужны здоровые кадры — неврастеники науке не нужны. Однако я против категорических мер, ибо не считаю Завалишина бесперспективным. У него есть способности и, думаю, он их еще реализует. Ну, а об этой истории с поездкой к геологам… Формально Завалишин прав — мы не ремонтная база, и в его обязанности это не входит. Но кроме формальных, существуют ведь и просто человеческие отношения. Грубость его в данном случае совершенно непонятна. Она унижает в первую очередь его самого. Считаю, что Володя обязан немедленно извиниться перед директором и выехать в командировку.
Директор нахмурился.
— Мне казалось, что до сих пор мы всегда учитывали ваше мнение, Павел Петрович. Это ваш сектор, это ваши сотрудники, но в данном случае коллектив высказался достаточно ясно — Завалишиным не место у нас.
— Это же несправедливо! — крикнула Ирочка Литинская.
Ирочка — химик со стажем в тридцать две недели. Она веселый и общительный человек. Даже гордые дамы, как говорится, со следами былой красоты, которые неодобрительно относились к этим современным легкомысленным девицам, даже эти гордые дамы из химической лаборатории ворковали, встречая Ирочку, а в обеденный перерыв наперебой потчевали ее пирогами и консервированными фруктами собственного приготовления. И сам Павел Петрович, заходя к химикам-аналитикам, приосанивался и любезно вопрошал: «Ну-с, деточка, как наши успехи?»
Ирочка стояла хорошенькая, раскрасневшаяся, сжимая кулачки.
— Как так можно? — тоненьким голоском спросила она. — Все на одного, все сплетни подобрать — и на одного… И не услышать, когда говорят хорошее. Это, это же… Я не знаю, зачем так?
Из глаз девушки брызнули слезы, и она, натыкаясь на стулья, выбежала в коридор.
— Тише! Тише! — призвал директор. — Давайте без эмоций. Мы рассматриваем сугубо производственный вопрос.
Алик Хайдаров подсел к Завалишину. Тот, поглядывая исподлобья, разминал, наверное, уже пятую или шестую папиросу.
— Не валяй дурака, — шепнул Алик. — Ну махнешь в Кызылташ на недельку, на лоно природы. Ты не расстраивайся — покричат и забудут. Скажи, что осознал. Ну?
Директор пророкотал, что ему все ясно, однако, может быть, сам Завалишин хочет как-то объяснить свое поведение?
— Я… — и Завалишин запнулся. — Я… Прошу извинить за грубость. Сорвался. Я считал нецелесообразным ездить, когда у них существует специализированная ремонтная служба. Ну уж если так надо… Поеду.
Этому совещанию предшествовали следующие события.
Что за птичка автомотриса…
На пятой двери направо висела табличка «Лаборатория электроники». Впрочем, это так лишь называлось — лаборатория электроники. Самостоятельной темы лаборатория не вела. Сотрудник, а вернее, младший научный сотрудник Володя Завалишин и два лаборанта занимались подготовкой приборов и аппаратуры для других отделов. Налаживали гальванометры, пирометры, потенциометры и прочие «метры». Когда бывшие однокурсники спрашивали Володю, чем он занимается, младший научный сотрудник ухмылялся:
— Играю в настольный теннис, а если остается время, заправляю самописцы чернилами.
В лаборатории царил беспорядок, симпатичный сердцу радиолюбителя. На верстаках лежали папиросные коробки с третником и канифолью, жестянка из-под бланшированной сайры, наполненная транзисторами, конденсаторами, сопротивлениями. В гнездах картонного ящика поблескивали стеклом и металлом электронные лампы. На подоконниках и под столами громоздились вольтметры, банки с солидолом и костяным маслом, валялись резиновые перчатки, провода и многое другое. Дымился паяльник, тоненько взвизгивал настольно-сверлильный станок.
В тот вечер Володя Завалишин сидел у окна, мурлыкал назойливый мотив, привязавшийся с утра, курил и думал. Рядом стоял разобранный приемник заместителя директора по хозяйственной части.
Сизые тучки набегали на закатное солнце, и тогда даже в комнате становилось сумрачно и прохладно. Пронзительно зеленела отмытая дождями листва кленов. Весна, снова весна, а на душе смутно и неустроенно. Когда-то, в такой же апрельский день он встретился с Машей. Будущее представало перед ним голубой страной, где никогда не бывает туч. Свадьбу отпраздновали по-студенчески — бедновато и весело. После защиты дипломного проекта он начал работать в секторе. Удалось получить комнатку. Маша наводила в ней сияющую чистоту, и каждое новое приобретение становилось поводом для радости и надежд. Родился Женька, нареченный в память об отце Маши. И вот тогда-то появились первые трещинки… «Ах, Женька, Женька, отца-то ты еще помнишь? Ладно, оставим, надо поглядеть приемник. Лучший способ забыться — вот такая бездумная чепуха…»
Без стука отворилась дверь. Володя развел пинцетом проводки, обернулся. Ус!
— Нуте-ка-с, молодой человек, чем изволите заниматься?
Еще днем Ус был вызван к директору института на совещание. Видимо, оно только что закончилось, и, заметив свет, Бобылев решил выяснить, кто это в столь неурочное время горит творческим энтузиазмом.
— Чей приемник? Вон что, мелкий подхалимаж.
— Павел Петрович, почему вы относитесь ко мне, словно я уголовник?
— Ну, ну, — профессор поперхнулся. — Явное преувеличение. А вот вы сами постоянно изображаете из себя существо угнетаемое и преследуемое. Почему? Последнее время у вас что-то разладилось. Видимо, это связано с личными неурядицами.
Володя вскочил, больно ударился коленкой об угол верстака, чертыхнулся. Ну что они все лезут в душу? Как им хочется узнать подробности!
— Об этом не будем.
— Хорошо, не будем, — согласился Ус. — Поговорим о другом. На совещании у директора шла речь о научной работе. Рассматривалось выполнение индивидуальных научных планов. Пофамильно… И я был в глупейшем положении, когда пытался защитить вас. Плановую тему вы забросили, принесли мне какую-то фантастическую теорию…
— Которую вы даже не удосужились опровергнуть.
Ус, который обычно не терпел возражений, спокойно согласился. Да, он не пытался и впредь не собирается опровергать всяческие прожекты.
— В науке, молодой человек, нет легких путей. Извините, что вынужден повторить столь тривиальную мысль.
— Есть! — пробурчал Завалишин. — Ходить на поводке у лиц со званиями.
Бобылев с веселым любопытством поглядел на строптивого младшего научного сотрудника.
— Очень хочется поругаться? Ах вы зелененький, молоденький! Зачем вы придумываете себе жупел и сражаетесь с ним? Давайте дотолкуемся, Володя. Я совершенно не хочу, чтобы вы ходили в моей упряжке. Больше того, я считаю, что настоящий научный работник не прицепной вагон, а автомотриса.
— А что это за птичка такая?
Профессора хлебом не корми, дай только повод блеснуть осведомленностью в самых неожиданных областях знаний. Ус хмыкнул, а затем со вкусом пояснил, что так называется самодвижущаяся секция на транспорте.
— Так вот, я совершенно не хочу, чтобы вы двигались в моей упряжке. Я хочу вам помочь обрести моральное право и материальные возможности заниматься самостоятельным творчеством. Диссертация — это неизбежная ступень, через которую вам надо пройти. И…
— Павел Петрович! — перебил Завалишин. — Но зачем терять время и расходовать энергию на дело, которое, кроме архивариуса, никому не нужно? Почему вы не хотите прочитать серьезно мою записку? Да, понимаю, очень пока не диссертабельно, так это же настоящее, это действительная наука!
— Возможность и реализация возможности — далеко не однозначные понятия.
— То есть победителей не судят, побежденных — к ногтю?
Бобылев при случае умел ругать, но его ругань обычно воспринимали спокойно «Ус не в духе». Хуже было, когда он начинал убеждать. Хочешь возразить, опровергнуть и невольно подпадаешь под гипноз увлекательной, захватывающей, до блеска логичной импровизации. Ус побивает знаниями, точностью формулировок и стройностью доказательств. И пасуешь. Собственные доводы кажутся невзрачными, вымученными, дилетантскими. Недаром студенты валом валят на его лекции. Вот такую импровизацию он и преподнес Завалишину. Закончив, усмехнулся, и вколотил последний гвоздь: