Он с грохотом отшвырнул кресло. Доминика отскочила в сторону.
– Какая еще полиция! – взвыл продавец-директор, разводя руки и затем снова роняя их со слабым хлопком. – Вот откуда берутся все неприятности, от человеческой глупости. Тебя не взяли на работу, а ты сразу хочешь вызвать полицию.
– Но ведь вас ограбили, – неуверенно пробормотала Доминика. – Значит, надо вызвать полицию…
– Какое еще ограбление? – изумился он. – Не было никакого ограбления. Ничего не было. Ничего не пропало. Никто сюда не приходил. И не стоит выдумывать всякие небылицы…
– Бандиты, – пролепетала Доминика и подняла глаза на висевшую в углу под потолком камеру.
– И камера зафиксировала, что тут никого не было кроме тебя. Так что нечего тут надумывать про какие-то ограбления. Ты непригодна для работы в моем магазине, ты не прошла собеседование. Проваливай! Вон!
Продавец-директор не только двигался с грацией бегемота, но и столь же изящно пытался делать внушение. Он неловко подбирал слова и пыхтел. Впрочем, если бы перед ним находился кто-то более значимый, а недавний инцидент настолько не выбил бы его из колеи, то возможно и речь его была бы более красочной.
– Погодите! – Доминика уцепилась ногтями в прилавок.
– Прочь! Прочь, чтобы я тебя тут больше не видел! – Он направился к ней, в его глазах сверкало безумие. В какой-то момент Доминика решила, что он собирается ее убить. Он надвигался, опустив голову, свесив длинные мясистые руки, которые болтались, как маятники. – Ты, вон, витрину мне разбила. Прочь отсюда, пока я тебя еще платить за нее не заставил.
И Доминика поняла, что не будет ничего позорного, если она немедленно покинет еще одно несостоявшееся место работы.
Глава 2 Выбор без выбора
Прошло два дня.
Два дня, в течение которых произошли события, чьи отголоски должны были отразиться на судьбе Доминики самым невероятным образом.
Два дня, в течение которых Доминика пребывая в счастливом неведении, продолжала бегать по собеседованиям, разумеется, безуспешно.
Два дня, в течение которых, мать Доминики успела заложить в ломбарде золотое кольцо – воспоминание об отце Доминики, и затопить соседей, пытаясь починить стиральную машину. Ту самую машину с оторванной боковой стенкой, которую когда-то принес с помойки ее муж. «И здесь-то он мне подгадил!» недовольно просипела она, вычерпывая воду. В отличие от многих других высказываний, это не было лишено основания. Муж, оставивший ее вместе с дочкой тринадцать лет назад, проявил немало артистичности в этом поступке. Он объявил себя больным, вызвал скорую, собрался, а уже из приемного покоя местной больницы, исчез, растворился где-то на просторах России. Собранные вещи, документы и последние семейные деньги, должно быть, помогли ему где-то там начать новую жизнь. Вместо себя он оставил несколько долгов, порванные тапочки, стиральную машину и еще дочку. Т.е. все оставленное им, кроме тапочек, приносило только убытки.
– На работу потащусь, – зевнула мать, щелчком включив чайник, металлический корпус которого насчитывал несколько видов коррозии. – Чтоб ей неладно было.
На вырученные за кольцо деньги мать со своими подругами полночи произносили тосты и жаловались на жестокую жизнь, вспоминая негодного мужа, повышение цен за квартплату и какого-то сантехника Макарыча. И теперь, даже под яркими лучами утреннего солнца кухня выглядела угнетающе: горы грязной посуду соседствовали с обрывками упаковок от замороженной еды. Дивный запах чего-то преющего доносился из мусорного ведра и успешно дополнял картину.
– А, я еще на пару собеседований, – отчаянно зевнула Доминика, через стенку она слышала все ночные крики и оттого полночи не могла заснуть. – Может, меня возьмут на авиа завод, ну который самолеты делает. Он тут всего в двух километрах. Я могу смогу ходить пешком на работу и еще кучу денег сэкономлю.
– Куда тебе! – рассмеялась мать. – Ишь ты, самолеты она делать будет.
– Там было бы здорово. Зарплата должна быть хорошей, и я быстро смогу скопить… – Доминика резко умолкла, упоминать про институт не стоило. – Скопить на кроссовки, – успешно закончила она, тем более, что ее кроссовки находились в весьма печальном состоянии.
– Не смеши, – мать пригладила сожженные краской волосы. – Проживешь свой век без излишеств. Деньги в хозяйство нужны.
– С каких это пор целая обувь считается излишеством, – проворчала Доминика.
– С таких! – отрезала мать. – Надо аккуратней вещи носить. А раз уж разодрала их, то возьми и заклей. И вообще, хватит уже целыми днями бездельничать. Пора работать начинать.
– Так я и пытаюсь! – опешила Доминика.
Они замерли, глядя друг на друга, и Доминика невольно выпрямилась, стоя в падающих от окна лучах утреннего солнца. Солнца, раздражающего любого человека, выдыхающего продукты разложения этилового спирта. Солнца так беспощадно освещающего всю убогость их кухни: давно небеленый потолок, длинный ржавый подтек в раковине, гниющий деревянный пол.
– Пытаешься… – зажмурившись, пробормотала мать и, махнув на чайник, выпила стакан водопроводной воды.
Доминика промолчала.
– Хватит пытаться! За попытки денег-то, между прочим, не платят.
Еще один стакан водопроводной воды.
– Попыталась уже. Пора устроить тебя к нам.
Третий стакан воды. Мать, прикрыв рот ладонями, выбежала из кухни, а вернулась через несколько минут в более приятном расположении духа. Сверкающий коррозией чайник так и не закипел, а может, в очередной раз сломался.
– Прям сегодня приходи ко мне на базу. – Мать посмотрела на Доминику, ожидая какой-то реакции. Доминика чувствовала, как задрожали губы. Матери это понравилось. – Я с директором переговорю. В двенадцать, значит, самое время будет!
– Но я… я не хочу, – все же ответила Доминика, вспоминая как прошлое и позапрошлое лето проводила в холодных цехах овощной базы, помогая матери и потихоньку приобретая собственный радикулит, который непременно должен был развиться через несколько лет. За подработку ей платили сущие копейки, которые тут же шли в семейный бюджет. Вот тогда-то в ее голове и зародилась мысль о необходимости изменить собственную жизнь.
– Чего это значит, не хочешь?! – крикнула мать. – Не хочешь работать?
– Хочу, но еще я хочу получать за это деньги! Свои деньги!
Мать замерла, казалось, на мгновение она даже перестала дышать. Уж слишком непривычным было высказывание дочери. Той самой дочери, которая хоть периодически и пыталась выражать свой протест, но не вступала в прямой конфликт. И в общем-то достаточно безропотно исполняла все, что ей говорили.
– Ты что это? – спросила мать, и вдруг поняла, что уже забыла, что именно сказала ей дочь, она помнила лишь то, что в ее фразе было нечто новое, что там звучало неповиновение. – Не дерзи!
– Я только…
– Не только! Слушайся мать! Значит, документы с собой возьмешь. И, это, сегодня начнешь, под моим руководством. Будешь картошку разбирать, нам две тонны привезли, и гнилья полно.
Доминика, пытаясь собраться с мыслями, молча разглядывала чудесное пятно плесени на обоях, заметно подросшее за последний год, а в будущем обещавшее поглотить всю квартиру.
– Я хочу жить… Своей жизнью, – и в голове вспыхнула сумма, высчитанная ею сегодня ночью, под пьяные крики подруг матери: шестьсот сорок семь баксов. Деньги, которые должны были открыть для нее новую жизнь, вытащить из пропасти полной пятен плесени. Поездка в столицу, новая обувь, пара шмоток, в которых не стыдно будет показаться людям, и первый месяц экономной жизни в новом городе, пока не найдет подработку и не поступит в институт. Даже если и не поступит, то работу все равно успеет найти, успеет подготовиться, чтобы поступить в будущем году. Шестьсот сорок семь баксов и уже ни один грабитель ювелирных магазинов не посмеет кидать ей подачку. Она станет сама строить свою жизнь. Надо только начать.
– Опять дерзишь! – пробурчала мать, вновь накатывающая тошнота беспокоила ее все сильней, иначе бы она так просто не спустила своевольные слова дочери. – Рано еще тебе решать, ишь ты «жить своей жизнью». А мать, значит, бросить хочешь?! Я тебя растила, а ты мне так… как твой отец.