Однако отец оплачивал мое обучение в Кембридже. И я все еще там, в Эмманьюэл-колледже.
– Наверное, чертовски трудно сдать там экзамены? – посочувствовал Рейф.
Сам он учился в Оксфорде, и хотя ему это далось довольно легко, всем было известно, что Кембридж кишмя кишит блестящими учеными.
– Мне удалось с этим справиться, – серьезно ответил его брат. – Я профессор богословия.
Рейф смотрел, молча моргая. На затылке Гейбриела волосы стояли дыбом, как, вероятно, и на его, Рейфа.
– В Оксфорде всего двадцать четыре профессора на весь университет.
– Думаю, у меня не было такого бремени, как титул и право рождения, – задумчиво сказал его брат. – Например, я вижу, что такой дом, как этот, мог бы оказаться сильнейшей помехой карьере.
Помехой? Это было гнездо Холбруков с… 1300 года… И назвать его помехой?
Но Рейф чувствовал, что должен задать еще один вопрос.
– У моего отца были еще дети, о которых вам известно?
Губы его были поджаты, даже когда он произнес этот вопрос вслух.
Он никогда не любил отца. Он его едва знал. Но всегда считал уважаемым человеком, дорожащим своей репутацией, если не сыновьями.
Гейб смотрел на него без гнева из-под этих черных бровей, точной копии его собственных.
– Ваш отец и моя мать были преданы друг другу. – Рейф сел, не будучи в состоянии представить, что его отец мог быть предан кому-нибудь. – Не думаю, – добавил Гейб, – что вам стоит беспокоиться об алчных братьях и сестрах, которые вдруг выпрыгнут неизвестно откуда.
– Ах, – сказал Рейф, – конечно…
Только дурак мог бы сказать о его матери, что она была предана отцу. Они так редко виделись… Если один из его родителей бывал в Лондоне, то другой непременно жил в это время в деревне.
Повисло молчание. «Мы похожи, как две горошины из одного стручка», – думал Рейф. Гейб, с его крупным телом, хотя и без излишней полноты в стане, с его темными непокорными волосами и большими ногами, с этим четко очерченным ртом и ямочкой на подбородке, с квадратной челюстью, был точно таким, как он. Все в нем было знакомо. Даже то, как Гейб постукивал средним пальцем по подлокотнику кресла, было привычкой Рейфа, когда разговор принимал неприятный для него оборот.
– Возможно, это звучит неправдоподобно, но моя мать очень сожалела о смерти вашего брата, когда услышала о ней. Она считала его замечательным человеком и очень похожим на своего отца.
Рейф быстро взглянул на собеседника:
– Она его знала?
– Да. Я тоже с ним встречался. Когда было оглашено завещание вашего отца, в нем содержалось распоряжение, касавшееся матери и меня.
– Но ведь я присутствовал при чтении завещания! – Рейф почувствовал себя так, будто скачет на жалкой кляче в надежде нагнать табун кровных лошадей. – Я не мог не заметить особого распоряжения.
Гейб пожал плечами:
– Эта его часть не подлежала оглашению. Думаю, что поверенный информировал о ней вашего брата в частном порядке.
– Он был и вашим братом, – поправил Рейф. – К тому же Питер разыскал вас.
Конечно, это сделал Питер. Он хотел убедиться в том, что любовница отца ни в чем не нуждается и хорошо обеспечена. Его – нет, их – старший брат был воплощением джентльмена.
– Его светлость пил чай с моей матерью. И она была очарована им.
Рейф отставил свой напиток.
– Почему вы так медлили, прежде чем сообщить о своем существовании? Питер умер четыре года назад.
Вместо ответа Гейб как-то странно посмотрел на него.
– Вы не похожи на брата.
– Но ведь выходит, что у меня два брата, – сказал Рейф резче, чем собирался.
Гейб не обратил на это внимания.
– Думаю, ваш брат Питер не стал бы просить незаконнорожденного брата называть его по имени. Это было бы так же невозможно, как если бы он прошелся пешком по воде.