– Слава богу, не попал, – улыбнулся Глеб. – А почему опоздали вы? Тоже несчастный случай?
– Да, – мрачно подтвердила Лариса. – Не будем об этом. Лучше пойдемте в зал, не стоит испытывать терпение Лепехова. – И побежала вверх по лестнице.
Ситников шел за ней след в след.
– Правду говорят, у вас в спектаклях все ходят полностью голые? – услышала за спиной его голос Лариса.
– Не все и не полностью, но не без этого. Впрочем, не буду ничего рассказывать, сам увидишь.
– Тебе это нравится? – Глеб так же легко перешел на «ты» и на последней ступеньке обогнал Ларису, заглядывая ей в лицо.
– Нравится что?
– Ну… обнажаться на сцене. И что на тебя все смотрят.
Это моя работа, – просто сказала Лариса. – Я ведь не просто обнажаюсь, а еще и пою. И не шансоньетки или попсу, а сложные оперные партии. Это нельзя – разделять, тут все связано воедино, ради одной цели – создать образ, который бы трогал зрителя. Мне сложно объяснить тебе словами, ты потом сам поймешь.
– Чего тут непонятного? – усмехнулся Глеб, останавливаясь. – Нам куда? Туда или вон туда?
Перед ними был длинный коридор второго этажа. Репетиционный зал находился слева.
– Туда, – Лариса указала на плотно обитую дерматином дверь, и Глеб широко распахнул ее перед ней.
Первый, кто бросился в глаза Ларисе, был красный от жары и возбуждения Мишка Лепехов, стоящий перед сценой, воздев кверху руки и вдохновенно подняв голову. Поза выглядела комичной для не знакомого с характером главрежа, но не для Ларисы, проработавшей в театре много лет. Краем уха она услышала, как тихонько фыркнул за ее спиной Глеб, и незаметно дернула его за руку.
Труппа сидела в глубине зала, а на сцене, точно крепость, возвышался Артем Корольков, баритон, исполняющий в спектакле Риголетто. Он был голый по пояс, на его мускулистый торс сзади был нацеплен большой бутафорский горб, лицо выражало усталость и нетерпение. Видимо, Лепехов до печенок достал его поисками нового образа.
Артем первым заметил вошедших Ларису и Ситникова. Выражение лица его смягчилось, он выпрямился во весь свой огромный рост и проговорил, обращаясь к Лепехову:
– Вот они. Пришли. Теперь их помучай, а я возьму тайм-аут.
Лепехов моментально лишился своего вдохновенного вида и стал совершенно обыкновенным: маленьким, узкогрудым и очкастым, похожим на доходягу воробья. Невозможно было представить, что минувшей весной ему стукнуло пятьдесят два. Вообще-то артисты труппы, состоящей в основном из молодежи, должны были называть Лепехова Михаилом Григорьевичем, но холостой, бездетный, так и оставшийся вечным ребенком, он был для всех просто Мишкой, Мишей, иногда, в особо торжественных случаях, Михаилом.
– Лара! – закричал он на весь зал, оборачиваясь к опоздавшим солистам. – Что происходит? Где тебя носит и… и почему вы вместе, черт побери? Вы что, куда-то ходили вдвоем? Давно знакомы?
– Да нет, – спокойно и мягко произнес Глеб, – мы познакомились десять минут назад на лестнице.
– На какой еще лестнице? – взвился Лепехов. – Быстро на сцену! Время уходит.
– Прямо так сразу? – удивился Ситников. – Я ведь даже не распелся.
– У нас не всегда успеваешь распеться, – Лариса уже поднималась по шатким ступенькам на высокую, широченную сцену, – привыкай.
– Куда ж я денусь, привыкну.
Из реквизита на сцене были лишь широкие качели. Они висели на тросах, укрепленных под потолком. В самом углу стоял большой вазон с искусственными цветами.
– Я хотел представить вас труппе, но теперь уже нет времени, – Лепехов сделал нетерпеливый жест рукой, приглашая Глеба подойти поближе к краю сцены. – Итак, господа, Глеб Ситников, Гран-при «Золотой лиры», отныне наш замечательный Герцог. Прошу любить и жаловать.
Из зала раздались дружные аплодисменты.