– Замолчи, дурёха. Дай сосредоточиться, – процедил я, понимая, чего боится рабыня.
Не трону её, хотя мог бы. Но моё ложе только вчера утром, когда подоспел брат, тактично покинула светлейшая Танра, взъерошив нам обоим головы ладошками на прощание. Единоутробный странник долго цокал языком, восхваляя обворожительную деву, которую я привечаю в своём доме. После полногрудой и крутобёдрой дочери рода Кунсаманри эта тощая замухрышка не впечатляла.
– Что делаешь? – почти над ухом прошептала Мираэль.
– Что тебе надо? Что ты прилипла? В куклы не играется? – огрызнулся я, не оборачиваясь.
– Ты вчера отцу обещал, что меня в ученицы возьмёшь.
– Да? – переспросил я, оторвавшись от рабыни и проведя ладонью по лицу, опухшему от хмельного.
О, великие боги! Всё верно! Обещал.
– У тебя дара нет, – попытался я вяло отречься от обещания.
– Магистр Марамек сказал, что есть. Я теперь буду госпожой некридой, дочерью жизни и смерти, повелительницей нежити, – пафосно произнесла Мираэль, горделиво выпрямившись и повернув голову в профиль.
Я же глубоко вздохнул, предчувствуя, что спокойная жизнь кончилась. Племянница настырная, как её отец, не отстанет, пока не добьётся своего. К тому же клятва. О, боги!
– Мне просто нужно проверить, не обрюхатили ли её пираты, грабившие северный берег, а потом продавшие брату, как жемчужину льдов, – наставительно начал я, снова сунув ладонь под одежду рабыне. Пальцы скользнули по мягкой и тёплой коже живота, жёстким лобковым волосам и остановились у самого женского лона.
– А-а-а, – протянула Мира, – мама тоже меня водила к целителю. Боится за мою девственность.
– А она у тебя ещё есть? – с усмешкой спросил я, чувствуя, как под пальцами растеклось лёгкое тепло, смешанное с мелким покалыванием, извещая о целостности внутренних органов.
Даже удивительно, что нет никаких повреждений женского лона. Я-то был уверен, что её насиловало не менее двух десятков оголодалых моряков. Впрочем, если девушку изначально хотели продать подороже, то могли вполне сносно с ней обращаться, поддерживая товарный вид. Вот только страшных баек ей понарассказывали столько, что все поджилки у бедной трясутся, того гляди обмочится прямо на скамье.
– Представь себе, – огрызнулась Мира, – я же не шлюха какая. Я честь блюду.
Тяжело вздохнув, я продолжил осмотр. Из всех повреждений нашлись небольшие потёртости на запястьях и лодыжках от тугих верёвок. Не найдя больше ничего, приложил ко лбу рыжей рабыни указательный палец и зашептал заклинание.
– А это что? – тут же подалась вперёд племянница.
Она наклонилась и упёрлась руками в колени. Чёрная косичка, свесившаяся через плечо, защекотала мне спину концами непослушных волос.
– Не нужно мешать колдуну, когда он заклинание читает, – пробурчал я, а потом начал пояснять. – Я наложил нить Миссаны. Петля дичи кидается на подопечного, петля ловца на того, кто наблюдает. Это даёт небольшую связь, так что можно воспринимать ощущения чужого тела и знать, где примерно оно находится. Это полезно при контроле целителем здоровья другого человека, и несложно для чародея. Такую же накладывают на детей и нерадивых девушек. На девушек особенно в период цветения, дабы знать, не провели ли они ночь с кем-либо. Заклинание хорошо тем, что его почти невозможно снять постороннему магу.
– Зелёнка зелёная, – восхищённо произнесла Мира.
– Это что за молодёжный говор?
– Ну, замечательная вещь.
– Не радуйся, – ухмыльнулся я, – на тебе такое же стоит. А второй конец на матери. Так что не зря тебя к целителю водили. Мать почуяла страсть и любовный экстаз.
Мираэль сжала губы, опустила голову и покраснела так, что румянец стал виден даже через смуглую кожу.
– Не было у меня мужчин, – наконец, процедила она и добавила. – Никак не снять?
– Да так и понял, что ты одна была, – произнёс я, а потом смилостивился. – Хорошо, на себя переброшу нить. Я её ставил, и ключ-слово у меня. Только пообещай не уединяться.
– А когда снимешь? – спросила сникшая Мира.
– Ну, либо когда выучишься всему, либо когда замуж выйдешь. То есть, ближайшие три года точно нет. Тебе всё равно нужно сосредоточиться на учении некромантии.
Я вытянул руку, на мгновение коснувшись лба племянницы, а потом посмотрел на рабыню. Когда же моя рука взяла из шкафчика для письменных принадлежностей небольшой острый нож, которым я открывал конверты с письмами, она заревела и схватилась за подолы сарафана, пытаясь, с одной стороны, не задеть меня, а с другой – снять одежду.
– Гашпадин, я лягу на ложе, только не делатте иж меня ходячий тлуп.
– Дура, – зло пробурчала Мира за спиной.
Я молча остановил рабыню и срезал с тощей бледной шеи красный шёлковый шнур с висящей на нём медной бляшкой, значащий временную принадлежность прошлому господину, бросив тот в огонь. С похмелья руки немного дрогнули, и из царапины на её горле потекла кровь.
Потом заживлю, шрама и так не будет.
– Гашпадин, пажалушта, гашпадин. Я умалялю ваш, – бухнулась на колени и затараторила рабыня, неправильно истолковав мои действия.
Боль от её ушибленных коленок передалась мне. Я скривился, но связь не обрубил, лишь аккуратно защёлкнул тонкий золочёный ошейник с инкрустированными в него гранёными кусочками прозрачного, как слеза, хрусталя и узенькой серебряной табличкой. На табличке была вытравлена кислотой до черноты фраза: «Сие езмь господаря Ирга́трэ О́рса ценность». Старомодно, но я не хочу менять. Крохотный замочек, качающийся как подвеска на колье, можно было отодрать пальцами, но ей это пока знать необязательно. Ошейник защитит от лишнего внимания, а если потеряется по незнанию мест, то любой стражник вернёт. За серебряную монетку, разумеется. А сбежать ей теперь некуда. На родине сожгут заживо, как осквернённую проклятой землёй.
– Вина, – коротко бросил я.
– Пьянь, – пробурчала Мира, а рабыня бросилась к столику, словно в быстроте заключалось её спасение от ужасных мук.
Она даже уронила серебряный поднос с яблоками, и тот загромыхал по всему залу, заставив меня ещё раз скривиться. Но вот вино в блестящем кувшине оказалось передо мной в дрожащих руках девушки. Я аккуратно подхватил его за ручку и отпил несколько больших глотков. Оно было некрепким и обладало лёгкой кислинкой красной смородины, самое подходящее для похмелья.
– Пей, – сказал я, протянув кувшин своей новой рабыне.
– Гашпадин?
– Пей, говорю.
Девушка пару секунд смотрела на светло-жёлтую жидкость, а потом приложилась губами к серебряным краям, да так, что пришлось останавливать её.
– Тебя как зовут?
– Тако́ля, гашпадин.
– Я твой новый хозяин, господин Ирга́трэ. Ирга́трэ О́рса. Понятно?
– Да, гашпадин.
– Повтори.
– Гашпадин Ильгатле. Ильгатле Ольща.
Я немного опешил от такого произношения моего имени. Дурацкий акцент. Девушка опять съёжилась, не понимая, чем задела меня.
– Тагато́рия! – громко позвал я, задрав голову.
Эхо не успело пронестись по залу, как дверь тихонько скрипнула, и помещение вошла пожилая служанка из вольнонаёмных.
– Таря, распорядись, чтоб мяса принесли, и одень Таколю, как подобает в сопровождении господина. Капли валерьяны дай ей, а то запуганная она. Я её на каменоломни возьму.
При слове «каменоломни» из угла донеслась новая порция нытья.
– Да где ж не запуганной ей быть? – ответила служанка. – Вы вон с ножом и в одном полотенце, да с пьяной рожей перед ней стоите. Она и у пиратов страху натерпелась, а ныне ещё и среди нежити побывала.
Я удивлённо вздёрнул бровь.
– Да вы с вашим братцем, да ниспошлёт доброму господину Великий Владыка здоровья, так нажрались на радостях долгожданной встречи, что не помните, как притащили сюда умертвие и давай в него парные игровые ножи метать.
– Да? И кто выиграл?
– Да никто. Токмо все шторы порвали. Менять поутру пришлось.
– А…
Я коротко метнул косой взгляд на рабыню.