В голосе Клэйтона не было желчи. Табун воспринимал сексуальность как нечто меняющееся, и никто не смотрел косо на женщин, которые любят женщин, и мужчин, которые любят мужчин, – и даже женщин, которые решают жить как мужчины, и мужчин, которые предпочитают жить как женщины. Эксперименты считались естественными, и позволительно было все, что происходило с обоюдного согласия.
Ривер не стала ничего утаивать:
– Я думаю, что у тебя приятная внешность. Ты умный и веселый, и мы были друзьями с самого детства. Но я не испытываю к тебе влечения. Я уже говорила об этом раньше – и не раз. Я не испытываю влечения ни к кому. Я просто хочу, чтобы меня выбрали, хочу стать Всадницей ветра и, если получится, Видящей. Вот что для меня важнее всего. Ты меня понимаешь?
Клэйтон застыл. Он скрестил руки на груди и отступил на шаг. Выражение его лица из умоляющего стало плоским, лишенным эмоций. В его приятном голосе прорезалась язвительность.
– Я правильно понимаю, что ты не испытываешь влечения ни к кому? Ерунда. Ривер, тебе шестнадцать. Мне восемнадцать. Все в нашем возрасте – все, с кем мы росли, и все наши ровесники из других табунов, – влюбляются в друг друга напропалую и только об этом и думают. Поэтому – нет, я не понимаю, что с тобой творится. Но это не отменяет того, что я беспокоюсь о тебе – беспокоюсь больше, чем друг. И я бы хотел, чтобы ты дала нам шанс. – Он вздохнул и взъерошил свои волосы. – Я бы пожелал тебе удачи, но сегодня она тебе не понадобится. Твой жеребенок найдет тебя, и тогда, возможно, у тебя появится время на жизнь – на любовь и возлюбленного.
Сказав это, Клэйтон развернулся и зашагал прочь.
Ривер постояла на месте, крепко сжимая кристалл в руке, пока он замедлял ее сердцебиение и успокаивал взбунтовавшийся желудок. Затем она по своим следам зашагала назад по склону.
«Я не позволю его словам меня ранить. Он не заставит меня чувствовать себя неправильной. Не сегодня».
С вершины холма Ривер любовалась рассыпавшимися по Высокотравью шатрами. Над горизонтом показалось солнце. Жирное, цвета спелого персика, оно окрашивало Сборное место золотом.
В гигантских гранитных монолитах, добытых их предками много веков назад в Скалистых горах, виднелись вкрапления кристаллов, которые дивно искрились под утренним солнцем. Камни ровной спиралью окружали расселину, которая образовалась во время землетрясения, расколовшего прерию много поколений назад, когда взорвалось солнце. Табуны разбили лагерь вдоль каменной спирали, превратив прерию в яркое лоскутное одеяло.
Прежде всего в глаза Ривер бросился табун Мадженти. Его пурпурные шатры и длинное, раздвоенное знамя с эмблемой из кристаллов, которое лениво трепыхалось на утреннем ветру, сверкали и притягивали взгляд, как огонь притягивает мотыльков. Ривер любила свой табун и гордилась тем, что лишь среди Всадников Мадженти рождались Видящие – те, кто умел пробуждать кристаллы и дремлющие в них свойства.
«Со мной все нормально! Табун меня принимает. Мама ни разу не выражала недовольства тем, что я не выбрала себе пару и не болтаю с утра до ночи о том, как мне хочется чьего-то внимания. Мы никогда об этом даже не говорили. Да и друзья не настаивают на откровениях. По крайней мере, в последнее время».
Вот только есть ли у нее друзья? Или они прекратили дразнить и расспрашивать ее, потому что она сама отдалилась от них, особенно за последний год?
Ривер вцепилась в кристалл и обратилась к глубинным свойствам кварца, чтобы успокоить беспорядочные мысли, вызванные словами Клэйтона. Она задышала медленнее и глубже. Громкое приветственное ржание переключило ее внимание с моря пурпура на изумрудно-зеленые шатры табуна Виридий и их знамя с силуэтом бегущего жеребца – табун Виридий славился самыми быстрыми в прерии лошадьми. Ривер увидела, как к женщине, одетой во все зеленое, играющей походкой приближается конь. Женщина обняла своего спутника, и он слегка согнул колени – в знак не покорности, но любви, – чтобы ей было проще запрыгнуть на его широкую спину. Едва она села, великолепный конь мотнул головой и, погарцевав на месте, лягнул воздух задними копытами. Ривер могла бы поклясться, что услышала радостный смех Всадницы, прежде чем она исчезла среди шатров и других лошадей и Всадников, которые уже начали просыпаться.
«Вот бы меня выбрал жеребчик – когда-нибудь он станет таким же красивым конем». Ривер была бы ему рада и все же мечтала о другом.
Ее взгляд скользнул от зеленых шатров к табуну Жонкиль и его солнечным ярко-желтым палаткам. Их знамя различить издалека было проще всего: темный контур величественного бизона символизировал великолепных охотников табуна.
С табуном Жонкиль соседствовал табун Киноварь – кроваво-красные шатры и знамя с черным копьем. От скованных льдом озер на далеком севере до солоноватых вод побережья Южного моря, от берегов Могучей Мисси – реки, служившей границей прерии на востоке, – и до подножия Скалистых гор на западе, где табуны находились сейчас, – со всех уголков бескрайней прерии юноши и девушки из разных табунов шли в табун Киноварь, чтобы пройти обучение у его непревзойденных воинов.
«Мог ли Клэйтон уйти к ним из-за меня? Из-за того, что я его отвергла?» Она не задумывалась об этом раньше и быстро отбросила эту мысль сейчас. «Если я – причина его ухода, это его проблема, а не моя. Я ничего ему не обещала. Я никому ничего не обещала!»
Ривер сжала кристалл в кулаке, и от его тепла гнев, наполнявший ее холодом и пустотой, отступил.
Успокоившись, Ривер перевела взгляд на красивые синие шатры табуна Индиго. У каждого из них был свой неповторимый оттенок, и издалека они напоминали водную поверхность, на которой играют лучи солнца. Сейчас их знамя было нежно-голубого цвета летнего неба, на фоне которого четко вырисовывалось сложное плетение, символизирующее познания табуна Индиго в искусстве врачевания.
Каждый из пяти Великих табунов был уникальной частью единого целого. Разные по природе, они полагались друг на друга: торговали, скрещивали кровные линии лошадей, находили себе пары – они были едины, но каждый шел своим путем.
«Почему я такая белая ворона? Неужели для того, чтобы быть частью Табуна, нужно непременно связать себя с другим человеком?»
Этот вопрос мучил Ривер с тех пор, как у них с подругами начала развиваться грудь и появились лунные кровотечения. Эти перемены повлияли на Ривер физически, но, в отличие от других девушек, внутренне она не изменилась – по крайней мере, не слишком сильно.
Ривер желала одного: быть избранной. Она хотела стать Всадницей, которой будут гордиться ее мать и Табун. Другие девушки? Они продолжали выполнять возложенные на них обязанности, но, если прежде они вместе играли во Всадников ветра и мечтали о том, как будут рассекать Высокотравье верхом и вести табун Мадженти к процветанию, то теперь на уме у ее подруг было одно: поскорее покончить с обязанностями и начать прихорашиваться и заигрывать с мальчиками, которых еще недавно считали слишком глупыми и незрелыми.
Ривер считала, что они выставляют себя на посмешище, позволяя похоти управлять своей жизнью. Она вздохнула. Если уж быть честной с собой, придется признать, что, по их мнению, на посмешище себя выставляет она – тем, что не испытывает ни к кому влечения.
Разумеется, она экспериментировала. Она позволила Клэйтону себя поцеловать – и даже несколько раз – до того, как он ушел учиться воинскому искусству в табун Киноварь. Целоваться было неплохо. Не восхитительно. Не отвратительно. Просто неплохо. И тут определенно не о чем было шептаться и хихикать.
Еще Ривер целовалась с Гретхен, одной из подруг детства, которую привлекали и юноши, и девушки. Ей нравилась мягкость Гретхен и ее красота, но поцелуи – поцелуи были просто неплохи.
– Не понимаю, откуда столько разговоров. Ни один поцелуй не вызывает во мне того трепета, который наполняет разум, тело и душу, когда я вижу лошадей Табуна. И что с того? Почему моим друзьям и Клэйтону так тяжело это понять? – спросила Ривер у воздуха, который с каждой минутой становился теплее, пока она разглядывала Сборное место, любуясь объединенной мощью пяти табунов.