Мрачное, черное с серебром, оно составляло резкий контраст с яркими, весело раскрашенными флажками, развевавшимися на копьях его рыцарей.
С ним были лучшие представители местной знати — все те, кто счел за честь следовать за графом де Монсальви на помощь столице: Рокморели де Кассаниуз, Фабрефоры де Лабессерт, Сермюры, сеньоры де ла Салль и де Вилльмюр, сопровождаемые своим эскортом, преисполненные радостью от того, что идут на войну, как уезжающие на каникулы школьники…
Катрин с дозорной галереи замка смотрела, как они уходят под низкими облаками и прорываются сквозь резкий ветер. Ей так ни разу и не пришлось увидеть обернувшегося к ней Арно, чтобы послать ему последнее прости. Она чувствовала, что если бы он мог, то послал бы лошадь в галоп. Ему хотелось поскорее присоединиться к товарищам по оружию, другим королевским капитанам, Ла Иру, Ксантраю, Шабанну, всем этим людям, для которых жизнь только тогда имела ценность, когда она проходила в смертельной опасности, в победах. Эти люди ткали между Катрин и ее мужем плотный ковер из стали и крови, где яркие фигуры поднимались на золоте, горящем утром победы, и лазури королевских знамен, встающих напротив черных линий врагов. Были еще долгие годы братства, общих воспоминаний, радостных и трагических, полученные вместе раны, кровь из которых, смешиваясь в единое целое в тазу цирюльника, орошает все ту же примятую траву.
Жизнь мужчин и среди мужчин! Жизнь, принадлежащая только им и где любая женщина, даже самая любимая, всегда будет только незваной гостьей!
«Его друзья ему по сердцу больше, чем я», — подумала она тогда.
Тем не менее ночью, предшествовавшей отъезду, его любовь граничила с неистовством. Он овладевал ею снова и снова до тех пор, пока наконец не был вынужден сорвать взмокшие простыни, обнажив нежное покорное тело. Никогда еще Катрин не знала его таким, не испытывала радости, такой огромной и такой опустошающей. Но в этой пронзительной радости странная мысль вдруг зародилась в мозгу Катрин, и, когда наконец монастырский колокол зазвонил заутреню и муж упал рядом с ней, задыхаясь и готовый, как обессиленный пловец, пойти на дно самого глубокого сна, она съежилась около него и, прижавшись губами к его мускулистой груди, прошептала:
— Ты никогда меня еще так не любил… Почему?
Уже сквозь туман сна он спокойно ответил:
— Потому что я этого желал… и чтобы ты не забыла меня, когда я буду далеко…
Больше он не сказал ни слова и уснул, крепко сжимая в кулаке влажную руку жены, как если бы боялся, что она удалится от него хотя бы на мгновение. И Катрин поняла, что не ошиблась. Он решил очень просто: лучший способ — дать молодой жене забыть мужа — это заполнить долгое время своего отсутствия недомоганиями ожидаемого материнства. В общем, чисто мужское умозаключение и совершенно в духе ревнивого мужа. И в теплом мраке галереи на куртинах 1 Катрин улыбнулась.
Но эта безумная и последняя ночь прошла безрезультатно. И вот сейчас, когда опасность, в которую Арно не верил — этот человек никогда не умел опасаться друзей, — обрушилась на Монсальви, Катрин была довольна, что эгоистичный и нежный макиавеллизм ее супруга провалился. Господи, что бы она делала с недомоганиями во время беременности тогда, когда ей надо было играть роль воинственной героини?
Небрежным машинальным жестом Катрин прогнала сожаления, как назойливых мух. Не думая больше об этом, она пересекла барбакан 2 замка, и ей сразу бросилось в глаза царившее там оживление.
Двор жужжал, как майский улей. Повсюду носились служанки; одни несли из умывальников корзины с мокрым бельем, другие везли на тележках тазы с водой, кувшины с растительным маслом и ставили их у пылающих костров, которые разжигались на крепостной стене слугами под присмотром Сатурнена, старого бальи.