Про себя Герт подозревал, что охрана странствующих проповедников в данном случае — лишь предлог. Но, скорее всего, витязи, так называемые, нужны были для того, например, чтобы легче было пресекать неугодные Свидетелям речи и настроения. Потому как тот же Рэй время от времени докладывал: нет-нет, а кто-то из горожан при всем честном народе принимался честить служителей Хаода, потомков соратников Шайнмы, то за корыстолюбие, то за чванство. Провозглашая, что нравы и души самих Свидетелей далеко не столь же чисты, как они пытаются показать, рядясь в свои плащи цвета свежевыпавшего снега. А ведь Шайнма жил со своими сподвижниками в пещере, говорили они, питался впроголодь.
Находились даже смельчаки, заявлявшие, что Шайнмы-де не существовало на самом деле, что это лишь красивая легенда. Но и даже такие жуткие предположения находили отклики в сердцах хотя бы некоторых из горожан.
Еще правитель опасался, что собственное войско станет для Первого Свидетеля лишней возможностью давить на него, Огненосного. Впрочем, хотя бы эти опасения Герт достаточно легко смог от себя отогнать.
Во-первых, снявши голову по волосам не плачут — нынешний городской властелин и без того был всецело на стороне Свидетелей, поддерживая своей печатью любые их планы и намерения. Даже слова против не говорил. По крайней мере, в эту встречу. А если бы сказал, если б воспротивился воле старика с добродушным лицом и твердокаменной волей… что ж, дядюшка Герта, занимавший до него трон, так и сделал. За то, собственно, его и отравили. Нынешний правитель был в этом уверен так же твердо, как в том, что ночью темно. Отравили, а прежде смешали с грязью до не отмываемого состояния — в уличных проповедях и просто слухи распуская. Что отпал он от священной длани Хаода, склонившись перед Тьмой, и предался всем мыслимым порокам, на какие способен смертный.
Во-вторых, создание священного воинства тоже требовало участия государственной казны — по крайней мере, первое время. Чтобы вооружить, обучить новоиспеченных витязей. И очень сомнительным Герту казалось, чтобы те стали тыкать мечами и копьями в руку, которая их кормит.
И было еще, «в-третьих». Задавшись вопросом, откуда эти Витязи Солнца возьмутся, кто встанет под их знамена, Огненосный сам же легко на него ответил. Сброд всякий, готовый за миску похлебки и кусок хлеба хоть убивать, хоть рисковать жизнью. Воры — из наименее преуспевающих, попрошайки, поденщики. А бойцы из них, Герт себя утешал, те еще. Против опытных вояк из дружины правителя — как облезлая дворняга против охотничьего волкодава.
А последним указом Первый Свидетель, не иначе, решил проявить заботу о столь щедрой к нему казне — так, как он эту заботу понимал. Указ предусматривал увеличение налогов с торговцев, ремесленников, а также пошлины с крестьян, привозящих излишки урожая на городской рынок. Вернее, не увеличение, а… установление. Именно такая формулировка использовалась в указе. К примеру: «с сегодняшнего дня налог на кожевенников устанавливается в размере» таком-то. Эти слова полагалось выкрикивать глашатаям на площадях и перекрестках. Налог не «увеличился», налог «устанавливался». А насколько менялся, особенно в какую сторону — касаться этого щекотливого вопроса прилюдно не полагалось.
И устанавливается налог, как говорится в указе, «властью и высшей волей правителя города, Огненосного Герта». То есть понятно, кого возблагодарят горожане за такую непрошеную перемену, внесенную в их жизнь.
В заключении Первый Свидетель пообещал, что в случае бунта, в случае недовольства народа выросшими налогами он и вся эта братия в белых плащах будет всецело на стороне Огненосного. Проповедуя на каждом перекрестке, что уж если сам Шайнма не пожалел сил и самой жизни, придя на помощь людям, то и люди не вправе жалеть всего лишь презренный металл на благие дела.
А если к началу бунта удастся набрать более-менее значительное число Витязей Солнца, разливался соловьем Первый Свидетель, то помощь правителю будет выражаться не только в проповедях. Подсластил, что называется, хотя бы одну из какашек, которые Огненосному предстояло проглотить. В очередной раз.
Потому и любил Герт вечерние упражнения с оружием. Тратя телесные силы, он восстанавливал душевный покой. И снова, хоть ненадолго, мог почувствовать себя не игрушкой, не орудием в чужих руках, а мужчиной. Воином. Воплощением силы, которая только и значит что-то в этом суровом мире. Тем, кто одним взмахом меча, топора или копья способен решить, чью угодно судьбу — и кто не позволит никому решать за себя.
Да, предшественники Герта такими и были — сами решающими все и за себя, и за других. Они основали это поселение, разросшееся до города, и железной рукой принудили его к повиновению. Века, нет, тысячелетия поднимали они свой народ против диких соседей, рвавшихся в эти земли, почитаемые легендарным миром для праведников, богатым и безопасным, защищенным даже от отвратительных Маждулов.
Это они, прежние правители города, покоряли окрестности, мало-помалу расширяя подвластные земли, принося на них порядок и безопасность. Они откликались на зов о помощи вчерашних врагов, прозябавших в дикости. Они вели рати в походы, чтобы стрелами сбросить гнусные отродья Тьмы с оскверненных ими небес и уже на земле добить топорами, мечами и палицами. И спасенные, запуганные дикари с благодарностью склонялись перед властью города и его правителей.
Наверное, единственного города в мире. Других, во всяком случае, предшественникам Герта не встречалось даже в самых дальних походах.
А потом, с какого-то не очень давнего времени походы сделались слишком дальними. Уж очень широко город раздвинул границы своих владений — чтобы достичь дальнего рубежа войску понадобится не один месяц. Не один месяц пылить по земле, месить ногами грязь, плутать по лесам. На эти месяцы в городе станет меньше рабочих рук, ведь не дружиной же единой силен город. Большинство участников похода составляли ополченцы из тех же трудяг, завербовавшиеся ради славы и заработка… или загнанные в ряды славного воинства, если правитель объявлял рекрутский набор.
Слишком долго… и слишком дорого. Ведь эту кучу народа в течение всего времени похода нужно кормить, ополченцам платить жалованье, не говоря уж про вооружение.
И потому мало-помалу, без прилюдных заявлений на сей счет, правители города пришли к малоутешительному выводу: расширять границы дальше ни к чему. Некого покорять, незачем тратиться, спеша на выручку очередной Маждуловой сыти — не стоит эта овчинка выделки. И воевать не с кем. Тягаться на равных с городом, находящимся под покровительством Хаода и Шайнмы, в этом мире некому.
Гораздо полезнее торговать и обустраиваться. Прокладывая дороги, распахивая поля, строя дома. Ну и обращать подданных в истинную веру, разумеется. А что правитель? Правитель, чьи предки были воинами? А он… так… просто рука с печатью, опускающаяся на свитки указов, составленных грамотными, умными людьми. Куда как более умными, чем он сам.
Выпад, несложный с виду маневр и снова удар. На миг Герт представил, как опускает топор на голову Первому Свидетелю, как бронзовое лезвие раскраивает этому старикашке череп, мимоходом пронзая мозг — такой мудрый, полный великих знаний… и такой уязвимый. Как все тело Первого Свидетеля от макушки до паха разваливается надвое как полено при колке дров. И падает в лужу собственной крови, заливающей безупречную белизну плаща.
Увы, о таком Огненосному оставалось только мечтать. Подними он руку на любого из тех, чьи предки стояли плечом к плечу с самим Шайнмой — и остальным Свидетелям не придется даже долго увещевать народ, чтобы отвернулся от такого правителя. Да что там народ! Даже собственная дружина готова будет поднять его на копья. Потому что небо и солнце (как и их владыка Хаод) выше любых палат и правителей.
Но даже сам Хаод не мог запретить Герту мечтать. Никто не мог… кроме важных известий, от которых, порой, зависит сама судьба города. А других, неважных, от советника Рэя ждать не приходилось.