Времена цвергов - Трускиновская Далия Мейеровна

Далия Трускиновская

Времена цвергов

Возвращение предков

Это не было войной. Просто они друг друга недолюбливали.

Не воевали, нет. До драк дело не доходило. От дедов и прадедов досталось необъяснимое знание: слишком ссориться нельзя, но и горячо дружить нельзя, родниться – тем более. При необходимости они встречались, заключали несложные сделки, вели краткие беседы, старались обходиться без споров, хотя случались несогласия, даже злобные несогласия.

Так бывает в семье, где младшие дети враждуют со старшими, но есть надежда, что вырастут, поумнеют и будут жить дружно. Хотя все зависит от причины вражды. Не поделили игрушки? Пройдет пора игрушек. Не поделили родительскую любовь? Старые обиды и обидки однажды потускнеют.

Хуже, если одно дитя – талантливо, наделено чуткостью ко всему живому и склонно к уединению, необходимому для тонкой умственной работы, а другое – куда как попроще, наделено чуткостью к неживому, постоянно нуждается в обществе себе подобных, испытывает пылкие чувства и презирает все то, чего не может понять.

– Осталось только догадаться, кто старший брат, а кто младший, – сказал Энниберд.

Ему нравилось порассуждать о непонятном. А это как раз и понять было невозможно – слишком давно случилось нечто, породившее белых альвов и темных альвов.

– Но в том, что они и мы от одного корня, сомнений нет. Я смотрел кровь – твою, свою, Элгибенны, а также кровь Браммара и Урара. Эти темные более сговорчивы, чем прочие в их роду, они позволили. Да, у нас общие предки, но заглянуть в глубину столетий я не могу – опасно это, сам знаешь… – Верриберд вздохнул. – Глубина затягивает.

– И даже если заглянем – это знание совершенно не требуется темным альвам. Оно для них лишнее, – усмехнулся Энниберд, причем с некоторым высокомерием, которым всегда отличались белые альвы.

– И нам оно тоже не требуется – с нас достаточно предположения, которое подкрепляется опытами. Не требуется! – строго сказал Верриберд.

Двое белых альвов, старший – Верриберд, и младший – Энниберд, любили такие беседы, насколько вообще понятие «любить» входит в гармоничное бытие белого альва. Им было приятно встречаться, чтобы потолковать о картине мира. Они создавали ее заново – и она должна была однажды погибнуть вместе с ними, потому что белые альвы никогда ничего не записывали. Они полагали: достаточно того, что сведения передаются из уст в уста, от наставника к ученику, и у них даже не завелось знаков для записи слов. При необходимости они рисовали на бересте, этого хватало. Другое дело – темные альвы, те вели торговлю и поневоле придумали обозначения для чисел и товаров.

– Но все же я хотел бы знать, отчего мы – беловолосые, а они – черноволосые, – сказал Энниберд.

– Это не дает тебе покоя?

– Почему мы выше ростом, чем они?

– Может, потому, что питаемся иначе. У них тяжелая пища, она их тянет к земле, а наша – тянет нас к солнцу. Вот как соки земли, что поднимаются по корням, из самой глубины к кончикам листьев на макушке кроны.

– Пожалуй, в этом есть смысл. Но почему они не выносят одиночества, а нам оно необходимо, как вода и воздух?

– Они не выносят одиночества потому, что их научили бояться одиночества. В пещерах, где они трудятся, что-то можно сделать, только объединив усилия.

– Видимо, ты прав.

Этот неторопливый разговор оба белых альва вели на поляне, где Верриберд поставил свой шалаш и разбил грядки с лекарственными травами. Место было выбрано неспроста – возле дерева, с которым у Верриберда был безмолвный уговор о поддержке и помощи. Для удобства он обложил толстый ствол этого дерева пластами дерна, получилась круговая скамья, она же защищала основание ствола в зимнюю пору. На ней и сидели альвы, мирно беседуя и лакомясь земляникой из глиняной плошки. Такую посуду и холсты для одежды они выменивали у людских племен, давая взамен тщательно подобранные пучки лечебных трав. Были у белых альвов и тканые шерстяные накидки для холодной поры, но мех и кожу они в уплату не принимали.

Сейчас оба достигли того состояния тихой радости, которым белые альвы очень дорожили. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, давали умеренное тепло, проникавшее к костям. Беседа еще не дошла до той поры, когда уединение становится дороже. Расслабление тела было приятным и даже сладким. Обычно белые альвы испытывали это в одиночестве, но Энниберд и Верриберд сумели найти нужное соотношение речи, вопросов и ответов, солнца и земляники, чтобы ощутить свою тихую радость вдвоем.

– Но и мы, и они унаследовали чутье.

– Но у нас оно – к травам и ветвям, а у них – к камням и рудам. Один темный как-то рассказал мне, что сквозь земляную толщу в три роста может отличить богатую руду от бедной. Говорил – протягивает перед собой руки, руки что-то ловят, а что – объяснить не смог.

– Но если они чуют неживое, то могут ли они почувствовать приближение индерга?

– Наверно, они просто слышат, как он протискивается сквозь земляные слои, и вовремя уходят с его дороги, – предположил Верриберд.

– Значит, наши предки могли постичь и понять все? Они чувствовали и растения, и камни?

– Выходит, что так.

– А может ли быть, что предки сходились с женщинами людских племен? И рождались дети, получающие в наследство лишь часть способностей?

– Сомневаюсь. Это значило бы, что в тебе и во мне есть доля людской крови. А это вряд ли. Я даже не представляю, как это возможно. Мы и женщины… нет, даже представить не могу, как альв это делает с женщиной. А ты?

Энниберд вздохнул – он был еще молод и ни одной белой альве не предлагал своей близости.

– Мы слишком разные. Наши кости – из разного вещества. Я знаю, что ты сейчас скажешь, – Верриберд усмехнулся. – Людских племен много, и в давние времена люди и родственные им племена кочевали. Это теперь они стараются осесть на земле, построить дома и завести огороды. Раньше все было как-то разумнее – если начинаются холодные зимы, племя уходит на юг, если на юге засуха – уходит на восток или на север. Теперешние люди ради того, чтобы не бросать свои дома, воспитали в себе терпение. Я допускаю, что по причуде природы…

– Природы? – спросил Энниберд.

– Что-то же нас создало – и альвов, и людей, и бегунов, и животных… Я думаю, это можно называть природой, пока мы не знаем правды. Так вот, могли появиться женщины, способные иметь детей от альвов… Может, не совсем женщины, какие-то похожие на них существа.

– И альвы вступали в союз с таким существом?

– Да. Допускаю… Может быть, то племя, откуда предки могли брать себе подруг, давным-давно ушло далеко на запад. А мы будем смотреть кровь племени, которое пришло потом и сейчас живет в Артейских горах, и ничего там не обнаружим. Ага, туесок полон!

Просверлив металлическим прутиком, выменянным у темных альвов, толстую кору своего дерева и приладив маленький желобок, Верриберд добывал земные соки; пропущенные сквозь корни и ствол, обогащенные их живой силой, соки могли на несколько дней заменить белому альву пищу.

Темные альвы нуждались в ином – в плотных тяжелых лепешках, в мясе, свежем и вяленом, в копченом сале, в рыбе, в жирном сыре, в густых кашах, куда они кидали все, что подворачивалось под руку. Они выменивали у людей такую пищу, которую можно брать с собой, уходя на много дней в нижние пещеры. Молоко и сливки тоже брали, но мало – только для своих малышей.

И все же белые и темные были в родстве – это замечали даже люди, переселенцы с севера, бежавшие на юг от наступающих ледников. Острые подбородки, особый разрез глаз, отсутствие переносицы – сходство сразу было заметно. Люди смеялись – если натереть сажей белого альва, получится темный, если отмыть темного – получится белый. Смеялись, но и побаивались тех, кто живет в пещерах, и тех, кто живет в лесах.

Люди их не понимали.

Люди ставили на холмах дома, окружали их частоколами – от диких зверей и от вражеских набегов. Потом стали возводить каменные стены, обжигать кирпичи, строить дома и замки. Белые альвы зверей не боялись из Артейских, Клаштейнских, Земмельдинских и Гонштейнских гор, они умели делать так, что звери их не видели. А в пещеру к темным альвам ни один зверь не рискнул бы сунуться.