Герасименко Анатолий
Чужаки не считаются
- Давай-ка ещё раз, Падж, - устало сказал Клыков. - Всё по порядку.
- Он позвал меня с улицы, когда я ехал мимо. Я остановился, спросил: что надо? Он сказал: зайдём в дом. Я вылез из повозки, зашёл. Он сказал: все тафидяне - уроды. Я разозлился и его ударил. Вазой. Там ваза была у него на тумбочке. Он упал и умер. Я испугался, побежал на улицу к повозке. Меня заметил стражник, окликнул, но я не стал останавливаться. Залез в повозку и поехал очень быстро.
- И всё?
- И всё.
Клыков придвинул кресло к столу, оперся на локти и яростно поскрёб голову обеими руками. Стол был обычный лабораторный, стальной, и от лампы по нему прыгали слепящие блики. Падж сидел напротив, похожий на здоровенную статую с рогами. Клыков отчего-то вспомнил, что рога у тафидян - признак мужской зрелости, что-то вроде нашей окладистой бороды. Судя по размаху костистых отростков, Падж был весьма зрел.
- Послушай, я тебе не верю, - в десятый раз сказал Клыков. - Сначала ты говорил, что Востриков назвал тебя дураком. Потом - что вонючкой. Сейчас - что уродом.
- Запутался, - буркнул Падж. - Плохо знаю русский.
- Всё ты прекрасно знаешь, - рассердился Клыков. - У вас способности к языкам, а биостанцию десять лет как построили. Было время изучить. Теперь скажи-ка, когда тебя заметил стражник?
- Когда я шёл из дома.
- А стражник говорит, что видел тебя входящим! - погрозил пальцем Клыков. - Нестыковочка получается.
Падж поёжился так, что скрипнуло кресло, и снова застыл. С минуту Клыков изучал его кожистую голову, здоровенный лоб с торчащими рогами, полуприкрытые серыми веками глаза. Потом подтолкнул по столу планшет, вынул из-за уха скрибл и положил рядом:
- На, подпиши. Тут всё, что ты рассказал. Это называется протокол. С Калассы вот-вот прилетят судебные приставы, мне перед ними отчитываться.
Падж ухватил когтями скрибл и поставил обширную закорючку рядом с датой "27.07.2147 (З)".
- Можно я пойду обратно в тюрьму? - спросил он.
- Можно, - прищурившись, кивнул Клыков. - Только покажи мне напоследок, как ты ударил Вострикова.
- Показать? - недоверчиво переспросил Падж.
- Да, встань и представь, что... ну, скажем, вон тот шкаф - это Востриков. Ударь его.
Падж встал, задев рогами лампу.
- Так я его вазой ударил, - сказал он растерянно. - Вазы нет.
- Ничего, ты так покажи, рукой.
Падж неловко махнул когтями. Раздался треск, шкаф завалился набок, агонизирующе раззявив дверцы. Падж переступил с ноги на ногу.
- Ну? - спросил он.
- Гну, - ответил Клыков. - Ты его какой рукой стукнул?
- Этой.
- "Этой", - передразнил Клыков. - Это левая! Левая, понимаешь? И подписывался ты тоже левой!
Тафидянин уставился на собственные руки.
- А ударили Вострикова справа! - воскликнул Клыков. - Ну, в смысле, били правой. То есть, у него рана слева. В общем, всё, иди с глаз моих.
Падж боком протиснулся в подсобку и аккуратно прикрыл за собой дверь. Было слышно, как он там топает, скрипит койкой, чешется когтями и по-звериному вздыхает. Клыков сидел, барабаня пальцами по столу.
- Дверь закроете? - глухо спросил Падж из подсобки.
- Закрою, закрою, - проворчал Клыков, вставая и гремя связкой ключей в кармане.
Никакой тюрьмы на биостанции, конечно, не было, поэтому Паджа поселили в подсобке - та, по крайней мере, запиралась снаружи на замок. Впрочем, можно было обойтись без замка, поскольку тафидянин, как пришел неделю назад с повинной, так никуда сбегать и не собирался. Клыков сначала и слышать не хотел о том, чтобы брать под стражу местного жителя. "Да поймите, я же ученый! - втолковывал он двоим огромным тафидянским стражникам, которые привели Паджа на биостанцию. - Вы здесь полиция? Вот и разбирайтесь с преступником". Но стражники были непреклонны. На довольно неплохом косперанто они объяснили Клыкову: если кто-то убил чужака из другого племени, то убийцу должно судить это самое племя. Закон такой. Покойный Востриков был землянином, ну и наказывать Паджа, соответственно, полагалось землянам. Вот если бы Падж проломил череп кому-то из тафидян, тогда другое дело: скорый суд, единогласный приговор, изгнание в Северную пустыню и там неминуемая мучительная смерть от холода и ядовитых буранов. А так - дело ваше.
- Черти рогатые, - бормотал Клыков, шагая по коридору и на ходу протирая очки платком. - Сдался он мне, судить его. Приставы будут - разберутся.
Он прошёл мимо теплиц, оставил позади "холодильник" - криокамеру, где в обычное время хранились замороженные образцы, а теперь лежал несчастный Востриков, - обогнул лабораторию и вышел в прихожую. Биостанция была рассчитана на тридцать человек. Обычно в коридорах царила теснота, в столовой - шум, а лаборатория работала круглосуточно, и всё равно времени не хватало. Группа Клыкова изучала уникальную местную агрокультуру с целью её адаптации к земным условиям (говоря проще, на Тафиде всё росло со страшной силой и плодоносило по три раза в год, и хотелось бы, чтобы так же получалось на Земле). Но всех сотрудников поспешно вывезли, когда произошло убийство. Вызвались остаться только два человека: старинный приятель Клыкова микробиолог Серёга Ивченко и храбрая Верочка Зарова, геоботаник.
Положение Клыкова было, на самом деле, не таким уж сложным. Как начальник биостанции, то есть официальный представитель Земли на иной планете, он был обязан только вызвать приставов с ближайшей колонии - а те уж, действительно, разберутся. Заберут Паджа, созовут межпланетный трибунал, заведут громкое дело. И, скорее всего, отношения у Земли с Тафидой станут намного хуже. Как-никак, межвидовое преступление. Значит, биостанцию закроют, учёных перераспределят, и - конец десятилетним исследованиям, все свободны, начинайте сначала. А Клыков с Ивченко как раз наткнулись на один интересный цис-элемент у местной лианы, который был точь-в-точь похож на цис-элемент земной пшеницы, и, если поработать как надо, сезона два-три, то, как знать, может, и добились бы от нашей пшенички трех урожаев в год. Еще бы и назвали как-нибудь - "сорт Клыкова-Ивченко", чем чёрт не шутит. Но теперь всё коту под хвост. Единственную надежду на мирный исход дела подавал сам Падж, явно невиновный, да ещё при этом отчего-то пытающийся оговорить себя, оговорить глупо и неумело. Что ж, время есть, поиграем в детектива.
На вахте сегодня дежурила золотоволосая Верочка. Клыков сдал ей ключи и расписался в журнале.
- Ну что, Леонид Сергеич, не раскололся? - понизив голос, спросила Верочка.
- Ни в какую, - бросил Клыков. - Упёрся рогами. Пусть ещё посидит, может, одумается.
- А кормить его не надо? - опасливо поинтересовалась девушка.
Клыков пожал плечами.
- Я кормил сегодня, - сказал он. - Не бойся, они травоядные.
- Да знаю я! - возмутилась Верочка. - У меня, между прочим, два диплома!
Клыков махнул рукой и вышел.
Биостанцию построили рядом с тафидянским городом, потому что тафидянский лес останавливал свой растительный натиск лишь в непосредственной близости от городских стен. Первая экспедиция битых полгода боролась с неукротимыми джунглями, но на выжженной земле за ночь пробивались свежие всходы, лианы оплетали постройки, фильтры забивались пыльцой, а запахи... В итоге, пришлось сложить огнемёты и переехать ближе к местной цивилизации. Клыков потом снарядил экспедицию: надели скафандры, взяли комбайн-проходчик, три дня искали следы построек, но не нашли.
В городе идти пришлось недалеко: как и все земляне, Востриков снимал коттедж на окраине. Вообще-то, сотрудникам полагались койкоместа на биостанции, но кто будет ютиться в душных пластиковых стенах, пропахших реактивами, когда местные дома так дешевы, местный климат так мягок, а местное население так дружелюбно настроено? По крайней мере, было дружелюбным до недавнего времени... Коттедж Вострикова окружали заросли радужного самшита - местного кустарника, похожего на застывший и пустивший корни фейерверк. Как и любой другой представитель тафидянской флоры, радужный самшит рос с огромной скоростью, и его требовалось постоянно стричь, не столько в декоративных целях, сколько из практических соображений. Судя по тому, что разноцветные стебли успели вымахать на два человеческих роста, не стрижено было с неделю. Ну так и есть, ухаживать-то некому.