-
Дарнейла на флете башни: http://www.pichome.ru/49q
(1) опахи — верхняя одежда, чаще всего из тонкой овчины
(2) ронда — верхняя жилая часть турнея
(3) окара — магическое «око» месм, представляет из себя ограненный эллипсоидом природный минерал.
(4) палин — 0,31 метра
========== Глазок ==========
Только солнышко прищурило золотой глазок и открыло серебряный (ночи-то, я уж говаривал, двусветные), набросав на снега синие тени от своих ресниц, как разгулялась ярмарка по-новой: зазвучали песни да цимбалы, стали народ на танцы зазывать.
Есть у нас музыкальная диковинка одна, «падоку» называется, из дерева гануль делают: сушат семь годков полые веточки, а потом крепят в… (простите, ежели которые тут особо брезгливые!), так крепят в воловий пузырь и сопло прилаживают из кости овечьей. Однако играет эта странная штуковина замечательно: то как ручей весело скачет, то весенней капелью бойко барабанит. Сказывали, зачарованное дерево тому причина, но полнозвучная инструментина получается — как целый оркестр, коли вы в этом понимаете чего.
Тёмный бесу повелел себе сыскать
Девку, бабу или парня, чтоб еб... ласкать.
Приведи, сказал, покраше, посторойней,
Да копыт своих корявых не жалей!
Бес обегал всю страну и не нашел;
Напоследок заглянуть решил в Воксхолл.
*
На девиц сперва уставился злодей:
Ножки толсты, мордаса, как у… блядей!
И, расстроившись ужасно, перебрался на забор,
Чтобы в бане раскаленной подглядеть парней позор.
"Во раздолбанные дырки! А друг друга не ебут! -
Бес промолвил. — Понимаю, сыто жрут и много срут".
*
Уморился бес на жердочке сидеть,
Во пусты глаза на жирных баб глядеть,
По две тыквы, что повыше, впереди
И такие же округлые зады!
Ясно то, что попа там, где полоса,
Правда, зенки — ничего, ну и коса.
*
Словно бочки разожрались мужики,
(что под пузом — не доступно для руки!)
Как запляшут, затрясутся телеса,
Жопы кренделем, но сальны волоса.
Сиськи, ляжки — называется мужик!
И кадык в жиру заплывший, и елдык.
*
Ребятня шарами катится к столу.
Что за люди — только лыбятся и жрут!
Пропади ж ты, обожравшийся Воксхолл!
Бес махнул мохнатой лапой и ушел.
Ну хоть песни-то у нас заводные… м… простые (это я для примлеры частушечку, что припомнилась, привел), но нравы строгие, не подумайте чего! Ни одна девка замуж брюхатой отродясь не шла, ни женки, ни мужичье из домов по ночам по срамным делам не шастали, про вдов не скажу — не ведаю.
Так вот, пока добрела Дарнейла до деревенской площади, уже смеркаться стало, и народ к украшенному лентами всякими настилу у корчмы «Зеленый дрок» потянулся — на танцы. А кругом девицы в пух и прах разодетые, а ей всё боязно, хорошо, что всё-таки решила для приличия в кузовок товару прихватить (вроде по делу в деревню идет) да еще пяток мешочков с травой-черемницей, коя от простуды помощница. Вздохнула так, выдохнула для смелости — и товар свой предлагать стала:
— А вот кому жамка янтарная! — голосок-то у девушки звонкий, певучий. — Крепкая, трехлетняя. По грошу ковшик предлагаю или на пряники меняю! Налетай!
Да никто внимания не обращает — мимо спешат. Кому надо, дома уже пригубил, а иные толкаются, да смеются:
— Что ж ты поздно торговать вышла, оболда? Пойдем лучше плясать! — Ну и прочие подначки да шуточки.
— А хороша ль у тебя самогонка? — вдруг услышала приятный голос прямо сзади. Чепец на ней старинный был, такой «гусочкой» поля вперед выдавались, как козырек над крылечком, в таком и голову не повернешь, и сбоку ничего не видно. От неожиданности месма аж подпрыгнула и юлой крутанулась.
— Да вот, сударь, попробуйте! — сказала, зардевшись.
— А вот и попробую! — ответствовал высокий черноглазый незнакомец… Хотя Дарнейла-то его сразу узнала, так от этого еще сильнее смутилась, глаза опустила. Но ковшик парню подала.
— Сколько за все бутыли хочешь? — спросил тот, а ведь даже не пригубил.
— Десять грошиков… если не шутите.
— Все беру. Какие уж шутки! Сам купец — в хорошем товаре разбираюсь. — Кивнул он и за кошелем напоясным попялся, при этом полу своей длинной дорогой опахи откинул. И так получилось, что взгляд Дарнейлы прямо на ширинку его светлого сукна штанов упал! Мда. Перепугалась, отпрянула бедная и, уронив свой кузовок, бежать наладилась… Да так быстро!
Мерейю сразу смекнул, разбросанный товар поднимать не стал, а только товарищу своему кивнул и вслед за «торговкой» неудалой кинулся. Догнал девушку в два шага — силы месма была невеликой, да еще, бежа в пышных юбках, с непривычки запуталась — спасибо, упала небольно.
— Стой! Стой, лапушка! Да чем же я тебя обидел? — Парень подскочил к ней и одним рывком из сугроба вытащил.
— Это… мне срочно домой надо! — Дарнейла его руку отвела, сама отряхиваться взялась, но всё глаз не подымала… — Спасибо вам, господин купец. Пойду я!
— Меня Хедике зовут, а тебя как? — Мерейю удерживать ее не стал, только в сторонку отошел и ухмыльнулся. — Я-то думал, что ты взрослая уже. А гляжу — так лет десять, ошибся я! Наверно, мамка не пускает на гулянье… Тогда уж пойду, пару себе для танцев поищу. Скажи только, куда тебе корзинку-то твою принести, а то, не ровен час, еще высекут тебя за то, что бутыли побила да за пропажу добра.
— Килла… я! — тихо сказала Дарнейла: так обидно ей вдруг стало, что красивый парень над ней надсмехается, и что кружева себе не наменяла, и жамку пролила, на танцы ей ходу теперь нет, а в турнее пусто-одиноко… Даже вон и кота безымянного, последнюю душу живую, что от наставницы наследством остался, сама же и прогнала.
— Килла. — Хедике подошел ближе, бережно поднял личико Дарнейлы за подбородок и слезинки пальцем стер. — Красивое имя. Обиделась? Пойдем, я тебя до дому провожу.
— Меня дома никто не ждет… одна живу, сирота. И мне уже шестнадцать зим с четвертью! — слова словно сами прыгнули ей, глупенькой, на губы…
— Любишь танцевать, красавица? — Весело улыбнулся заморский торговый гость. — Пойдешь со мной?
— Пойду! — смело ответила Дарнейла… А почему сама другое имя назвала да у нового знакомца его не расспросила — и не задумалась. А надо было бы! У нас в обычае полные имена ходили — многое о человеке понятно становилось: кто таков есть, да откуда, как род прозывается. Да не всё так просто: вот второе-то имя — тайное — говорить никому не надобно, а уж дочери Модены его раскрывать мирянам совсем не должны!
Хотя в этот вечер ничего худого с молодой ведуньей не случилось...
Проплясали молодые люди до второго рассвета (это в наших краях часа в два ночи начинается), угостившись пряниками с наливкой; и провожать нашу красотку чужестранец наладился. Шли, за руки держались. Хедике такой ласковый и веселый оказался… Всё байки сказывал, развлекал да смешил. А идти-то не близко.
— Вот и башня моя. — Вдруг погрустнела месмочка.
— Как же ты одна с хозяйством управляешься? И глушь кругом, страшно небось? — В губы ей хмельно и сладко выдохнул молодец, когда они к подножью твердыни месмы добрались.
— Не страшно! — Дарнейла раскраснелась, как у жаровни сидела, и мороз ей нипочем, и голова кругом от радости новой, непонятной шла. Уж думала, что вот-вот — и поцелует её… друг любезный! Да не стал тот целовать девушку!
— Тогда прощай до завтра, Килла. — Мерейю, вроде, и не глядел на мрачный и мощный турней. Будто ничего такого особого в том месте и не было, будто все крестьянки в укрепленных рестах рыцарских орденов (1) живут. — Придешь?
— Да… да, приду, Хедике! Но погоди… чуточку, — пролепетала бедняжка, уж больно ей расставаться не хотелось, а хотелось парня, что так… приятен был, подольше не отпускать, задержать. — То есть мне только вещицу одну подобрать надо. А одной несподручно.
И Мерейю, было уже повернувшийся, чтобы начать спускаться с горки, вдруг поменял решение — сам подошел близко-близко, за плечи Киллу обнял, в глаза посмотрел жарким взглядом: