Михаил Борисов
Прошлое лето
— Ты ещё здесь? — Я шутливо прикоснулся к её ладони, лежавшей на боковине сиденья. Она лукаво, но как-то расслабленно улыбнулась в окно, за которым пролетали поля. Дорога становилась неприятной — караваны дачников потихоньку тронулись в обратный путь. К счастью, мы не принадлежали к их числу.
Чего у меня никогда не будет — так это дачи. Не загородного дома, о котором не мечтает только ленивый, а именно дачи. Вечно недостроенного хлева, возле которого тщеславно красуется парочка грядок с вечнозелёной клубникой. Домашних питомцев, зажравшихся вискасом и даже гадящих с одышкой. Рухляди, которой не нашлось места ни на балконе, ни в гараже. Вечно сырых матрацев. Соседей, от которых хочется отгородиться линией Мажино. Плиты, которая сипит и плюётся газом так, словно вот-вот скончается от астмы. Заплывающих холодным жиром пельменей — в ожидании собственной картошки. О, картошка — это карма! Она похоронена в мае месяце в количестве трёх мешков; осенью эксгумируется в количестве трёх с половиной, и на закуску вязнет в зубах гордость, что жизнь прожита не зря. Остальное человечество должно навсегда заболеть от зависти.
Ненавижу.
— Не знаю. — Она сказала это тихо, но так странно, что я отвлёкся от дороги и едва не прозевал ошалело метнувшегося из ряда в ряд «волгаря». Кольнуло между лопаток — так иногда бывает в размеренной дороге, когда сладко дремлешь с открытыми глазами, и неожиданный поворот событий заставляет проснуться и осознать, что неприятности всё-таки существуют. Я так и не понял, из-за чего холодок пробежал от позвоночника к кончикам пальцев. То ли оттого, что пришлось вынырнуть из убаюкивающего ритма дороги и топнуть по тормозам, то ли от интонации, с которой были произнесены эти слова. — Я не знаю. Наверное, я осталась где-то в прошлом лете…
Она смотрела в окно с таким выражением лица, словно и вправду осталась где-то там, в этом сумасшедшем лете, и только по случайной прихоти решила навестить меня здесь и сейчас.
То лето для меня осталось одним пёстрым воспоминанием, навсегда связанным с горьковатым запахом её губ. Я почти уверен, что духи, которыми она пользуется, никогда не выпускались парфюмерными компаниями. Парфюмеры на такое не способны. Скорее всего, этот аромат появился из трав, пропитанных холодным светом полнолуния, закатной росы и чего-то ещё, что добавила туда эта худенькая зеленоглазая колдунья. Запах пьянил и убаюкивал; казалось, судьба тоже вкусила его и махнула рукой на пошлую обязанность переставлять стрелки часов. Был свет, и были облака над легкомысленно зелёной планетой. Мир не спеша вращался вокруг, такой добродушный, что казался ненастоящим.
А потом календарь огрызнулся осенью. Мы стали видеться реже, и дни тоже стали ощутимо короче, потекли водой сквозь пальцы — как бы крепко ты не сжимал ладони, то одна, то другая капелька просачивается наружу, и попытки удержать всё как есть приводят к тому, что руки сводит судорога, а под ногами образуется предательская лужица.
Как снег на голову свалилась зима — идиотская фраза, но ничего лучше не приходило мне в голову, и я сидел в одиночестве, тупо уставясь на игрушечную ёлку, купленную на какой-то распродаже, а потом умирал невыносимой февральской ночью, обречённо прижимаясь виском к холодному стеклу. Кто сказал, что по ночам город сверкает огнями? За окном царила такая беспросветная тьма, что полярная ночь сдохла бы от зависти.
— И в какой стране это было? — Прошлым летом она куда-то уезжала, откуда-то возвращалась, но вот что странно: я почти не помню её отъездов, зато возвращения слились в один трогательный праздник. Я каждый раз встречал её, чуть-чуть другую, встречал так, словно заново знакомлюсь с человеком, который меня давным-давно знает, и эта известная неизвестность добавляла к вечному лету совершенно неземной аромат.
— Я не помню. Это было прошлым летом. — Она повернулась ко мне, улыбнулась, и я с трудом удержался от желания бросить руль и полезть обниматься. Рассудком я никогда не отличался. Да и невозможно сохранить рассудок перед этим взглядом.
Она поняла, что моё поведение ни к чему хорошему на дороге не приведёт, поэтому снисходительно прикрыла зелень своих глаз, устраиваясь поудобнее, и задремала, сказав напоследок:
— Я бы вернулась туда. В прошлое лето. — И добавила безо всякого перехода: — Я хочу мороженое из «Макдональдса».
— А другое не подойдёт? — На обочине как раз красовался ларёк.
— Нет.
Я и сам понимал, что не подойдёт. Она не всегда знала, чего хочет, но если уж точно формулировала — спорить было бесполезно. Не знаю ничего более обаятельного, чем женщина, осознающая свой каприз.
— Я бы тоже вернулся, если бы ты взяла меня с собой. — Сказал я ей.
И остался за рулём почти один. Поток стал гуще, скорость упала, но до черепашьего передвижения, к счастью, было ещё далеко. Некоторые особо торопливые ещё пытались дёргаться, но совершив пару-тройку безумств, сникали на глазах. Дачная колонна, возвращающаяся в город — это такая разновидность фашизма. Неторопливо передвигающийся в левом ряду рыдван с дачной поклажей — его символ. Водитель этого чуда, как правило, не подозревает о том, какой век на дворе. Он просто едет, как все — настолько, насколько позволяет средство передвижения. Стена бамперов впереди напоминает своей неприступностью средневековую крепость. На «Запорожце» ты или на «Феррари» — не имеет никакого значения. Ты поедешь, как все, и если придётся нарушить правила — ты будешь нарушать их, как все. Колонна подчиняет. Можно негодовать и раздражённо сжимать руль в побелевших руках — но дух движения «как все» даже не поморщится, он и не таких видал. Говорят, проводились специальные исследования пробок, спонтанно возникающих на скоростных магистралях. Причина оказалась банально проста — утыкаясь в багажник едущего впереди, человек впадает в некий транс, заставляющий медленно, но неуклонно снижать скорость. И только остановившись, люди просыпаются. Самое интересное — это то, что и едущие впереди, посматривая в зеркала заднего вида и видя там отстающих преследователей, понемногу притормаживают…
От этого нет лекарства. Жизнь «как все» иногда оказывается настолько притягательной, что всю подлость происшедшего человек осознаёт только на пороге остановки… сердца.
Мне было намного легче. Спутница… это славное слово «спутница»! В нём есть и «путы», и «путь», и ещё что-то от путаницы… Спутница, дремлющая в соседнем кресле, сама по себе была свидетельством некоего чуда, происходящего именно сегодня и именно со мной. Иногда я снимал руку с рычага коробки передач, чтобы коснуться её ладони. Просто для того, чтобы убедиться в том, что она здесь и она существует. Она сквозь сон чуть поднимала уголки губ, словно заглядывая в мои немудрёные мысли и усмехаясь им. Я просто плыл по дороге, переключая передачи, ощущая себя где-то между этим летом и прошлым. Не знаю, где в это время пребывала она, но слова прозвучали с укоризной:
— Один «Макдональдс» мы уже проехали.
Я мог бы поклясться, что глаз она не открывала. Вздрогнув, я вернулся в «здесь и сейчас» и понял, что она права. Колонна понемногу вливалась в город, каким-то образом рассасывалась по окрестным улицам, и ехать стало чуть проще. Пришлось через несколько перекрёстков совершить нехитрый манёвр и подкрасться к «Маку» на противоположной стороне дороги. Я мстительно заказал два мороженых и ванильный коктейль. Один стаканчик (почему-то в «Маке» его называют «рожок») забрал себе и притормозил в переулке, напялив на лицо довольное выражение.
— Я молодец?
Она окончательно открыла глаза.
— Ты делаешь успехи. Давай скорее.
Протянув ей один стаканчик, я едва дождался момента, когда она начнёт его есть. Почему-то мне очень нравится смотреть, как она ест. И как пьёт. И как ходит, осторожно пробуя лёгкими ступнями земную твердь. И как она поворачивает голову… Наверное, я должен сказать, что мне просто нравится на неё смотреть.