Из щелей между плитами нахально торчала высокая трава и лезла вездесущая черная грязь.
Высокие щиты, огораживающие часть площади, вначале тоже показались мне останками заброшенного здания. Но вот кто-то крикнул – властно и неразборчиво, потом раздались звонкие удары молотком по железу, залаяла собака. Я присмотрелся к аляповатым рисункам на ограде:
АТТРАКЦИОНЫ СЕМЬ-ФИЛЛИ
Семь Филли – какая напыщенная ерунда!
Жутенькие клоуны с искаженными улыбками, толстые канатоходцы с ногами, гнущимися во все стороны, кривой жонглер с квадратными мячами – нарисованные будто неуверенной детской рукой. Неужели кто-то отправится в эту глушь ради передвижного балагана? Но одна надпись заставила меня врасти в землю:
ШОУ УРОДОВ
Два слова, криво намалеванные на щите, оказались так созвучны метаниям последних дней, что я рассмеялся. На ловца и зверь бежит: где еще искать самую уродливую женщину, как не в передвижном балагане!
Я купил у скрюченного человечка на входе билет – пять грязебаксов, от скромности ребята не умрут – и шагнул на территорию непритязательного шоу.
Половина десятого – слишком рано для грубых развлечений. Двое в синих комбинезонах устанавливали чертово колесо, двигаясь с грацией заржавевших роботов. У облупленного силомера сонная девушка жевала хот-дог. Рот у нее был измазан кетчупом, как у вампира из низкобюджетного 3D. Я изумленно озирался по сторонам: вот уж не думал, что подобные передвижные шоу существуют на самом деле, а не только в видеоужастиках.
Палатка, где нужно набрасывать кольца на штыри с числами. Палатка, где нужно сшибать мячами пирамидки. Палатка, где нужно с завязанными глазами воткнуть полосатый штырь в глаз нарисованного клоуна. Палатки, где стреляют из водяных пистолетов и пластмассовых луков, где швыряют дротики и кусают висящие на нитках яблоки, блестящий от дождя столб, на который предполагается залезать – неужели на Черной Грязи найдутся простаки, которым этот балаган придется по нраву?
Комната смеха – за линялой занавеской виднеется ряд кривых зеркал. И это считается смешным? Пещера ужаса: ржавые вагончики дохлыми жуками застыли у входа. Рыжий детина подкрашивал шею безголовой кукле, бездарно имитируя скол кости и кровавые потеки.
Бледная кукольная ладонь безжизненно моталась, шлепая его по колену.
Толстая девица в белесом трико водила по кругу двух пони со свалявшимися гривами.
Похоже, я был здесь единственным посетителем, но никто не обращал на меня внимания. Спрашивать дорогу казалось неловким, и я плутал между палаток и вагончиков: снова вышел к чертову колесу, свернул в аллейку с механическими игрушками напрокат, продрался через стаи железных лошадок, утят и поросят на колесиках, вышел к свалке у забора, вернулся, повернул еще куда-то… и очутился перед шатром с уродами.
В росписи на брезентовых стенах видна была та же рука: только здесь художника не стоило упрекать за искаженные лица и лишние пальцы на руках. Я отдал еще пять грязебаксов унылому лилипуту на входе и шагнул в сырую полутьму.
Уроды сидели в огороженных шнурами брезентовых каморках, как звери в клетках. Жалкое подобие уюта – складные пляжные кресла, крохотные столики, лампы точечного света, стопки газет – не делало из закутков комнат, а лишь подчеркивало балаганную убогость.
"Самый толстый человек" играл на наладоннике, и монотонный писк, с которым сыпались фигурки, неимоверно раздражал. "Двухголовый монстр" читал глянец, словно нарочно подчеркивал ужасающую разницу между ретушированными модельками на фотографиях и собственной чудовищной внешностью. Вторая голова, торчащая из левого плеча, срослась с основной вдоль виска; она моргала глазами и разевала рот, но судя по форме черепа, мозгов ей не досталось.
"Бородатая девочка" оказалась немолодой карлицей, "русалка" демонстрировала волосатые ноги, сросшиеся от колен в омерзительное подобие крокодильего хвоста. Впрочем, семи неведомым Филли нельзя было отказать в чувстве юмора: на каморке с анорексичной** женщиной, бесстыдно демонстрирующей анатомию костей, едва прикрытых красным бикини, висела табличка: "Жертва рекламы похудения".
Мне становилось трудно дышать, то ли от духоты, то ли от усталости, то ли от чудовищной концентрации уродств. В принципе, можно было отзваниваться Ишизаве: если его не устроит и "русалка", значит он сам не знает, чего хочет. Но для очистки совести, я прошел шатер до конца, до последней – самой просторной – каморки, где увидел…
Ее нельзя было назвать просто уродливой. Безобразие в ней переходило за ту грань, когда оно вызывает отвращение. Она казалась извращенным произведением искусства.
Все лицо ее, как резиновая маска, было скошено на сторону и искажено: один глаз почти стек на щеку, другой прятался в вишневых наростах, гроздями стекающих со лба. Вторая щека поросла серой чешуей, шелушащейся и хлопьями ссыпающейся на плечо. Вместо носа растопырилось нечто вроде коралла – плотное сплетение веточек в синих жилках. Половина скальпа выдавалась в сторону, и безволосая кожа обрисовывала мозговые извилины, точно черепной коробки под ней не было. Зато с другой стороны курчавилась густая рыжая поросль, старательно зачесанная за вздутое обезображенное ухо.
Табличка сообщала: "Антуанетта, королева уродов".
Напыщенное величавое имя шло ей, как бегемоту крылья. Нет, как золотое ожерелье крокодилу. Мечта тератолога***, воплощенное безобразие, она ужасала и завораживала. Господи, да она будет сниться мне до гроба!
Чудовище оторвало взгляд от газеты, подняло на меня глаза и хлопнуло в ладоши. На правой руке у нее было два больших пальца, торчащих в разные стороны, на левой – средний и безымянный срослись в лепешку.
– Привет, красавчик, – сказала она низким с хрипотцой голосом, за который удавилась бы любая блюзовая певичка. – А я давно тебя жду.
Ее темный глаз увеличился в размерах, вспыхнул нестерпимым огнем, электронный писк остро всверлился в уши – и разом упали сумерки.
Вдоль потолка загорелась цепочка тусклых лампочек. Уроды шуршали в своих каморках, выбрался в коридор толстяк с охапкой эльбума: игрушка продолжала устало попискивать у него из кармана. Выползла русалка, шлепая по полу ладонями в толстых перчатках – как гигантскими жабьими лапами. Гадкий хвост был упакован в подобие чехла и волочился следом.
Я что, проторчал здесь целый день? В обществе двухголового монстра, бородатой девочки и русалки? Возле этого чудовища?
В висках отчаянно стучало. Я должен был что-то сделать, но никак не мог вспомнить, что. Кажется, позвонить кому-то… насчет работы? Денег? Насчет какой-то фотографии, кажется? Пол качнулся, я едва успел ухватиться за хлипкую стойку шатра: неладное творилось не только со временем, но и с пространством.
– Вам плохо? – донеслось, как сквозь вату. Карлица с печальными старушечьими глазами отклеивала фальшивую бороду.
Я помотал головой, отчего тряпичные стены затеяли хоровод.
– Я его провожу, – убийственный блюзовый голос позади. Я покосился за спину.
Королева уродов оказалась на голову выше меня – настоящая великанша. Тяжелая грудь под бесформенным балахоном мягко колыхнулась, когда она отодвинула кресло и выбралась наружу. Желудок мой сжался в ледяной комок, когда я понял, что _это_ сейчас прикоснется ко мне.
Я отшатнулся, но тщетно: сильная лапа сжала мою руку выше локтя, мягкое бедро коснулось с тошнотворным намеком.
– Не понимаю, – пробормотал я, защищаясь от растерянности звуком собственного голоса. – Целый день прошел?
– Не то, чтобы прошел, просто так удобнее, – ласково сообщила монстриха, таща меня к выходу. Казалось, уроды пялятся вслед со смесью злорадства и сочувствия.
На улице обнаружилась ночь – опять? – и лихорадочная деятельность. Здоровяки в рабочих комбинезонах тащили грязные ящики и гигантские решетчатые конструкции, девушки с немытыми головами вытрясали опилки из блеклых ковриков, кудлатая шавка неистово чесала задней лапой за ухом.