Я улыбнулся и сказал:
– Чёрт.
– Точно, Алексей Алексеевич, – адвокат развёл руки так, как будто держал в руках большой мяч. Нет, всё-таки не мяч, а земной шар, – наконец-то догадались. И учтите, я не бросаюсь к кому-то по первому зову. Только к избранным и только тогда, когда вызов мой был обоснованным и солидным.
– Что же у меня такого солидного? – неуверенно спросил я.
– Вы человек честный, планы у вас мировые, и совесть у вас есть, а всё это вместе редко уживается, – сказал Алексей Васильевич, – честные люди к мировым проблемам не стремятся, а у наполеончиков всегда проблемы с совестью. А у вас как-то всё ужилось вместе. А ещё хочу вам доказать, что все ваши прописные истины яйца ломаного не стоят.
– И для этого вы пришли в милицию, чтобы побеседовать на этические темы с заключенным? – язвительно спросил я. – Кстати, правильно говорят – гроша ломаного не стоят.
– Извините, Алексей Алексеевич, так ли это важно, яйцо или грош, – улыбнулся адвокат, – давайте-ка мы сразу оформим документы. Деньги за ваше освобождение я уже отдал. За тысячи лет от Рождества Христова на земле ничего не изменилось. – Он напел – На земле весь род людской чтит один кумир священный, он царит над всей вселенной, тот кумир – телец златой! Этот идол золотой волю неба презирает, насмехаясь, изменяет он небес закон святой! Вот протокол о вашем задержании, по этому номеру уже зарегистрировано другое правонарушение, но ваше освобождение будет действительным только после подписания договора о нашем с вами сотрудничестве.
– Каком сотрудничестве? – не понял я. – Это что, я душу вам должен продать?
– Считайте так, – сказал Алексей Васильевич, – не были бы вы моим тезкой, я бы и пальцем не шевельнул. Но раз я шевельнул пальцем, то я должен иметь какую-то плату. Денег мне не нужно, любому могу сколько угодно дать. Да и я властитель чревоугодия, прелюбодеяния, сребролюбия, гнева, печали, уныния, тщеславия и гордыни. То есть тех грехов, которые присущи вам, богославам православным. Вот я и хочу передать вам управление этими грехами, а самому удалиться на покой.
– Как это на покой? – снова не понял я. – Вы хотите сделать из меня чёрта?
– Как бы не так, – сказал мой собеседник, – мною стать нельзя. Я – Люций Фер, Люцифер, светоносный и в небесной иерархии я был не самым последним. Оставим в стороне частности, но в вину мне ставят гордыню. Хотя и свергли с Олимпа, но власть над землей не отняли. Вы же можете стать только моим помощником. Чем больше моих качеств перейдёт к вам, тем больше человеческих качеств будет у меня. Справедливо?
– А если я не соглашусь, – сказал я, – тогда как?
– Не страшно, – сказал адвокат, – я просто встану и уйду. Вас отведут в камеру, и всё пойдёт своим чередом. На зоне вспомните меня, но будет уже поздно. Я не прощаю невежества или слабоволия. За ошибки каждый расплачивается сам. Будете паханам сказки рассказывать о том, как чуть не продали душу дьяволу, да заартачились, а они будут смеяться над этим. Вы человек самостоятельный, видите приемлемый для себя выход из создавшейся ситуации, и мое предложение вам не подходит. Гуд бай, май фрэнд.
Адвокат открыл портфель и стал укладывать туда чёрную кожаную папку с серебряным тисненым вензелем в верхнем углу.
Глава 4
В детективах подробно расписывают о том, что для вербовки человека ставят в невыносимые условия. Героем становится только тот, кто застрелился, погиб под пытками или был уничтожен нечестными людьми. Это чисто большевистская позиция. В любой стране мира допускаются человеческие слабости, но только не у нас.
В царское время человек, попавший в плен и не запятнавший себя сотрудничеством с противником, награждался особым знаком с георгиевской или владимирской ленточкой как признанием трудностей, выпавших на долю военнослужащего. У большевиков, попавшие в плен солдаты, не считаются за людей.
Это же осталось и в новой Богославии. Большевизм никуда не делся. Он замаскировался и ждёт времени, когда можно будет снова начать массовые репрессии, которых не избежала ни одна страна бывшего Варшавского Договора. Чего уж тут удивляться, почему богославов нигде не любят. Слово богослав прочно ассоциируется с большевизмом и коммунизмом. Богослав – большевик, богослав – репрессии. Вот и вся дилемма западной нелюбви к Богославии.
Я тоже один из винтиков этой машины, который попал в мясорубку для калечения людей и вряд ли в ближайшие десять-пятнадцать лет мне удастся выйти на свободу. И у меня выхода нет, но, возможно, что у меня появятся рычаги для того, чтобы сделать страну цивилизованным государством, где права человека – это не картонная корочка, разрешающая управление транспортным средством и не корочка в сафьяне, делающая человека неприкасаемым.
– Хорошо, я согласен, – сказал я адвокату.
– Вот и чудненько, – сказал Алексей Васильевич, доставая из кожаной папки лист гербовой бумаги желтоватого цвета, сразу же начавшей сворачиваться в свиток – прочитайте и распишитесь, – он передал мне толстую массивную авторучку с характерной стрелкой фирмы «Паркер».
Я взял бумагу и стал читать:
«Контракт. Мы, нижеподписавшиеся: Люций Фер с одной стороны и Люций Ал с другой стороны, именуемые договаривающиеся стороны, заключили настоящий контракт о том, что одна сторона продаёт свою душу, а другая сторона покупает эту душу за исполнение всех желаний продающей стороны».
Подписи сторон. Завитушка Люций Фера и свободное место для моей подписи.
– И исполнится всё, что я захочу? – переспросил я.
– Исполнится, если вы будете делать то, что захотите, – усмехнулся адвокат, – не ждите, что всё будет по щучьему велению и по вашему хотенью. Как это вы всё время говорите, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда. И без труда ни одно ваше желанье не исполнится. Даже для подписи нужен труд. Подписывайте и не тяните, мы и так уже много времени затратили на минутное дело.
– Что, слишком много таких дел, как у меня? – спросил я несколько язвительно.
– Да уж без работы сидеть не приходится, – спокойно сказал Люций Фер.
– И люди те не чета мне? – продолжал задавать вопросы.
– Да вы все поначалу одинаковы, – сказал Алексей Васильевич, – это вы потом становитесь личностями, к которым на кривой козе не подъедешь.
– Это доктор Фауст – личность? – улыбнулся я. – Он как был доктором, так им и остался. Если бы не Пушкин, о нём бы вообще никто не знал.
– У нас, как в разведке, тайна личности сохраняется, – сказал адвокат, – но для вас я сделаю исключение. Великий инквизитор Фома Торквемада был студиозусом, а испанская королева Изабелла Католичка была простой принцессой, которой ничего особенного не светило. А сейчас орден её имени есть высшая награда Испании, несмотря на то, что она вместе с Торквемадой чуть не уничтожила всю Испанию на кострах. А ваш Сталин был семинаристом Джугашвили, зато потом приобрел непререкаемый авторитет на массовых репрессиях. И чем он хуже делает, тем больше его авторитет. Этого достаточно?
Я утвердительно кивнул головой, взял ручку и открыл колпачок, обнажив золотое перо. Такой ручкой хочется писать. Писать что угодно. Каракули, прямые черточки, волнистые линии, крестики, нолики, стихи. Я твердо взял ручку и стал подписывать контракт, но перо скользило по бумаге, не оставляя следа.
– Извините, Люций Ал, – засмеялся адвокат, – ручка не заправлена, но не волнуйтесь, я её сейчас заправлю.
Он открутил верхнюю часть, взял ручку и резким движением воткнул её мне в руку. Я вскрикнул, наблюдая за тем, как моя кровь стала заполнять резервуар авторучки.
– Вот и всё, – сказал Люций Фер, – традиции нужно соблюдать.
Я подписал документ и протянул ручку адвокату.
– Не надо, – отвёл мою руку Люций Фер, – это подарок фирмы.
Он собрал документы, и мы вышли из комнаты для свиданий. Никто нас не задерживал. Милиционеры тепло попрощались с адвокатом, и мы пошли к выходу. Я вышел на улицу первым и остановился, поджидая моего нового знакомца, желая прояснить некоторые детали нашего контракта.