Из раздумий меня вывел легкий толчок в плечо. Это наш гостеприимный хозяин Ерофей Николаевич, заметил, что мыслями я парю где-то далеко от его хлебосольного стола:
- Э-э-э, да ты меня совсем и не слушаешь, Костя.
- Извиняйте, Ерофей Николаевич, что-то подустал, - я осмотрелся и увидел, что за столом только мы вдвоем и остались.
- Ну, тогда отдыхай Костя.
- Да, пойду, пожалуй, а то завтра домой отправляемся, а путь по зиме не самый легкий.
Однако завтра я отправился не в сторону родной станицы, а совсем в другое место, и путь мой лежал не на юг, как я предполагал, а на север, и случилось это так. Со двора купца мы выехали около полудня и решили сначала заехать в штаб Добровольческой армии, что находился в двухэтажном кирпичном здании бывшего Второго лазарета по адресу Барочная 36. Там у Якова знакомец по службе сыскался и он хотел передать на Кубань несколько писем, а брат, обещался перед отъездом из города обязательно его навестить.
И вот, подъезжаем мы к штабу, вызываем поручика Белогорского, он выходит, передает брату стопку запечатанных пакетов, и к нам подходит патруль. Все честь по чести, старший представляется и спрашивает, не офицеры ли мы. Да, офицеры, ответили мы с Яковом. Тогда будьте добры, не покидать пока город, а навестите Офицерское Собрание, ибо там, с обращением ко всему русскому и казачьему офицерству, этим вечером выступит сам Войсковой атаман Алексей Максимович Каледин. Ну, раз так просят, да еще и важное выступление самого атамана намечается, мы подождем.
В общем, вернулись мы к дому Зуева, а уже вечером, находились в большом помещении Офицерского Собрания города Новочеркасска. Народа здесь было не продохнуть, от семисот до девятисот человек в зал набилось, не меньше и, почти все, сплошь офицеры. Попытался разузнать, о чем пойдет речь, но никто и ничего толком не знал. Одни говорили, что их пригласили для постановки на учет, вторые, что выступит Каледин, а третьи утверждали, что будет раздача денег, которые еще Российская империя своему офицерству за службу задолжала.
Так, потолкались мы в этом помещении с полчаса и, наконец, появились те, ради которых мы сюда и пришли. Первым на небольшую и невысокую сцену вышел крупный мужчина в генеральском мундире, генерал от кавалерии, атаман Всевеликого Войска Донского Алексей Максимович Каледин. Негромко и без пафоса, он рассказал о сложившейся вокруг Дона обстановке и о том, что большевики вот-вот перейдут в наступление. Почти все, о чем говорил атаман, я знал, кроме двух новостей. Первая заключалась в том, что первого января большевистский Совнарком принял специальное постановление о борьбе против "калединщины", в связи с чем, против донского казачества были брошены два кубанских полка, все еще находящиеся в России, 2-й Кавказский и 2-й Хоперский. Понимаю казаков, домой хочется, а через красных не пройдешь. В этом отношении я мог быть спокоен, так как примерно догадывался, что будет дальше. Казаки выгрузятся в Царицыне и конным строем на ридну Кубань подадутся. Кстати, так оно позже и случилось.
Вторая новость была гораздо серьезней, чем первая. Каледин повел речь о местных казачьих полках из 5-й и 8-й Донских дивизий, которые завтра, десятого января, собираются в станице Каменской на съезд фронтового трудового казачества и крестьянства. В этой среде множество революционных агитаторов и представителей от "Северного летучего отряда". Атаман сообщил, что рядовые казаки этих двух дивизий, скорее всего, пойдут за горлопанами и выступят против законной власти. Поэтому, как глава Донского правительства, он запретил проведение этого съезда, но его запрету никто не внял, а потому, он приказывает разогнать мятежников силами партизанских соединений.
После Каледина на сцене появился "Донской Баян" и его правая рука Митрофан Петрович Богаевский, который не менее получаса двигал речь, про опасность большевизма и про то, что все присутствующие, как один, должны грудью защитить правительство. В его речи было много красивых и правильных фраз, слов про свободу, демократию, равенство и Учредительное Собрание. Он был хорошим и умелым оратором, проводил правильные аналогии, использовал красочные метафоры, но вот в чем дело, лично меня, впрочем, как и подавляющее большинство собравшихся в Офицерском Собрании людей, его слова оставили равнодушным настолько, что когда он ушел, то я не мог вспомнить, о чем он собственно говорил. Так, остался какой-то осадок, но и только.
Мне думалось, что на этом все и закончится, но после Богаевского с речью вышел еще один человек. По виду, самый обычный, мой ровесник, лет от двадцати пяти до тридцати, среднего роста, коренастый, лицо чуть смугловатое и округлое, щеки румяные, волосы русые, а стрижен коротко. Одет несколько необычно, на ногах казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а на теле перетянутая ремнями кожаная тужурка. Почти все присутствующие резко оживились, зашумели, и по залу пронеслось только одно слово: "Чернецов".
Так я впервые увидел Василия Чернецова. Кое-что я про него уже знал, все же слухов о нем много гуляет, да и в местных газетах регулярно поминают. Есаулу Чернецову двадцать семь лет, родился в станице Калитвенской. Закончил Новочеркасское юнкерское училище, и выпущен хорунжим в 9-й Донской полк. Перед Великой Войной произведен в сотники и награжден Станиславом 3-й степени. На войне отличался лихостью и храбростью, был награжден многими орденами и Георгиевским оружием. Осенью 1915-го назначен командиром партизанской сотни. Неоднократно был ранен и в связи с ранениями отправлен на родину. Здесь принял под командование 39-ю особую сотню. Потом революция и от своей станицы он был избран представителем на Большой Войсковой Круг. С тех пор, он все время в движении, то шахтеров усмиряет, то мародеров вылавливает, а то и эшелоны с красногвардейцами разоружает. На данный момент командует одним из самых крупных и результативных партизанских отрядов.
Чернецов приподнял руку, в зале наступила тишина и он начал говорить. В его речи не было столько красивости, как у Богаевского, и не было такой внушительности как у Каледина. Он говорил резко и яростно, брал не доводами, а пламенностью слов и верой в то, что говорил. Его слова зажигали в людях что-то, что заставляло их чувствовать свою необходимость обществу и в эту минуту, среди всей той большой массы офицеров, которые собрались здесь на зов Каледина, равнодушных не было. Есаул призвал офицеров записываться в ряды его отряда, который через два дня начнет наступление на большевиков, а закончил свою речь он такими словами:
- Когда меня будут убивать большевики, то я хотя бы буду знать - за что, а вот когда начнут расстреливать вас - вы этого знать не будете, и погибнете зря, без всякой пользы и ничего не достигнув. Кому дорога свобода и честь офицерская, становись на запись в отряд.
Чернецов указал на стол, который вытащили к сцене два юнкера и за который сели два писаря. После чего, спустился вниз и подошел к ним. Следуя его примеру, как телки за маткой, к столу потянулись офицеры: один, два, пять, и вот уже целая очередь выстроилась из желающих повоевать под началом прославленного есаула.
Я посмотрел на Якова, который стоял от меня по правую руку. Старший брат нахмурился, как если бы думу тяжкую думал, и отрицательно покачал головой. Ну, нет, так нет, посмотрел налево и увидел, что нет Мишки. Приподнялся на цыпочках, и сквозь головы офицеров, спешащих стать на запись, заметил курчавую голову младшего, который склонился над столом и что-то подписывал.
"Ну, сорванец, - думаю я, - сейчас задам тебе жару". Протискиваясь через толпу, я пробрался в голову живой очереди, начал оглядываться и выискивать младшего брата, когда мой взгляд столкнулся с голубыми и пронзительными глазами Чернецова, все так же стоящего возле своих писарчуков.
- Желаете вступить в отряд, подъесаул? - спокойным и ровным тоном спросил он.
В секунду у меня в голове промелькнула сотня мыслей, одна сменяла другую и, в тот самый момент я изменил свою судьбу. Один черт, против красных воевать собирался, а раз так, то, наверное, все равно где начинать, то ли здесь на Дону, то ли через пару недель дома, на Кубани.