— Пусть войдет, -j— разрешил Колов.
— Вот видишь, — усмехнулась Зоя, искривившись от сигаретного дыма.
Пафнутьев передернул плечами, поправляя пиджак и, решительно перешагнув порог, оказался в длинном кабинете, казавшемся еще длиннее оттого, что от двери к столу тянулась красная ковровая дорожка. Стены были обиты древесными плитами, сработанными на местном мебельном комбинате. Кабинеты всех приличных начальников города были обшиты этими плитами из прессованной стружки, и к кому бы ни явился новый человек, он не мог избавиться от ощущения, что все время оказывается все в том же кабинете, приходил ли в больницу к главврачу, в милицию, в исполком. И Пафнутьев не удержался, хмыкнул про себя, удивившись, что на месте Анцыферова на этот раз сидит Колов — кабинет прокурора был отделан такими же плитами.
Генерал Колов сидел за полированным столом, похоже, собравшись на прием чрезвычайной важности — столько в нем было блеска и торжественности. Пуговицы форменного кителя зеленого цвета сверкали, обжигая взгляд, значки играли вишневой эмалью и золотом, колодки наград, оправленные в металл и покрытые прозрачной пленкой, придавали генеральскому облику нарядность и недоступность. Впрочем, впечатление парадности было не так уж далека от истины, Колов шел по жизни как на параде — уверенной, неуязвимой поступью. Короткая стрижка, седоватые волосы, выбритое, отяжелевшее лицо бывшего боксера создавали облик человека волевого, сильного. Даже без кителя каждый сразу бы заподозрил в Колове генерала. А перебитый в юности нос придавал ему некую романтичность, чувствовалось, что этот человек через много прошел. Пафнутьев знал, что и шутка, и злость генерала рядом, и никогда нельзя заранее знать, что вызовут в нем твои слова — ярость или смех. Впрочем, и ярость в нем держалась недолго, и смех не был столь уж веселым.
— Здравствуйте, Геннадий Борисович! — бодро приветствовал его Пафнутьев, невольно включаясь в торжественность, наполнявшую помещение.
— А, Пафнутьев, — Колов решительно отодвинул в сторону бумаги. — Проходи. Садись. Рад тебя видеть. Как поживаешь? Что привело?
— Дела, Геннадий Борисович.
— Это хорошо. О делах забывать нельзя.
— Да они сами о себе не дают забыть.
— Тоже правильно. Тем и живы. Делами, заботами, хлопотами. Зачем пожаловал?
— Убийство, Геннадий Борисович.
— Это плохо. Рождение — хорошо. Убийство — плохо. Знаю, о чем ты говоришь, что имеешь в виду. Анцыферов звонил. Значит, тебе поручено?
— Как видите...
— Одобряю. Молодец Анцыферов. Соображает. Несмотря на откровенную и наглую лесть, Пафнутьев ощутил в душе теплую волну благодарности. Знал, что ничего не стоят слова Колова, знал, что тот попросту лжет ему в глаза, но ничего не мог поделать — было приятно.
— Спасибо на добром слове, Геннадий Борисович.
— Ха! А я о тебе ничего не сказал. Я Анцышку похвалил, его выбор одобрил. Ладно, не обижайся, и ты доброе слово заслужишь, все впереди. Слушаю тебя.
— Убит Пахомов. Личный водитель Голдобова...
— Да, будет подарок Илье Матвеевичу к возвращению! А ведь он возил меня, этот Пахомов. Как-то зашел по делу к Голдобову, а он и доставил меня домой. И Пахомов вел машину. Но сказать, что запомнил его... Нет, не запомнил.
— Он был здесь, Пахомов, — Пафнутьев настойчива продирался к цели своего прихода.
— У меня? В этом кабинете?
— Нет, в дежурной части, — Пафнутьев удивился неожиданной резкости Колова. — В журнале есть запись о том, что он был...
— Сейчас вызову дежурного!
— Не надо! Потом, если возникнет необходимость. Около девяти вечера Пахомов зашел в дежурную часть, оставил письмо.
— Письмо?! — встрепенулся Колов. — Какое письмо?
— Пахомов опасался за свою жизнь, об этом и написал в письме.
— Ты видел письмо?
— Нет, к сожалению...
— Как тогда можешь судить о содержании?
— Геннадий Борисович! — взмолился Пафнутьев. — Послушайте! В журнале есть запись, краткое содержание заявления. И там сказано — посетитель опасается за свою жизнь. Письмо передано вам. Для следствия оно имеет важное значение. Возможно, в нем названы люди, названы причины... Вот я и решил зайти.
— Хм, — сказал Колов озадаченно и принялся беспорядочно просматривать бумаги на столе. Несколько раз мелькнуло плотное письмо в стандартном конверте, Пафнутьеву нестерпимо захотелось выхватить его из общей кучи, он даже приподнялся, но Колов каждый раз успевал перевернуть письмо, накрыть другими бумагами. Однажды даже взял в руки и вчитался в надписи, но тут же снова бросил на стол. — Странно, — сказал он, нажимая кнопку звонка. — Если письмо передали, оно должно быть здесь. А если его нет, значит мне его не передавали.
Вошла Зоя, молча остановилась у двери. На этот раз сигарету она держала в руке.
— Зоя, возникло недоразумение... Пафнутьев утверждает, что должно быть письмо от некоего гражданина Пахомова... Ты мне все передала?
— Почта у вас, Геннадий Борисович.
— У тебя ничего не осталось?
— Нет, все у вас на столе. Я сама положила.
— Странно, — проговорил Колов. — Ну, ничего страшного, найдется. А ты посмотри у себя повнимательней — может, где и затерялось... Всякое бывает.
— Геннадий Борисович, — начала было Зоя, но Колов перебил ее.
— Ты все-таки посмотри. Это ведь не очень трудно? Руки не отвалятся? — Колов, улыбаясь, посмотрел на секретаршу и та исчезла быстро и бесшумно. — Если письмо было, мы его обязательно отыщем, — продолжил Колов. — Ты вот что... Позвони Зое через час. К тому времени все выяснится. Я еду на совещание, меня не будет, связь поддерживай с Зоей. Она баба толковая. Теперь скажи, тебе известно, что именно было в письме?
Пафнутьеву вопрос не понравился. Десяток лет он проработал следователем, почти ежедневно допрашивая людей, задавая им сотни вопросов. И шкурой чувствовал скрытый смысл сказанного.
— Могу только предполагать...
— Слушаю! — произнес Колов. И это его слово можно было истолковать как “немедленно выкладывай все, что знаешь”.
— Если Пахомов решился зайти в милицию, если он объяснил дежурному причину своего визита... Значит, что уже достали. Он был на пределе. Вполне обоснованно можно предположить, что в письме речь шла именно об этом. Думаю, мы вправе допустить, что в письме он указал источник опасности. Очевидно, от него что-то требовали или к чему-то склоняли... Иначе какой смысл угрожать... То есть, в любом случае письмо может оказаться хорошим подспорьем. Сразу отпали бы многие вопросы. Не исключено, что следствие могло закончится прямо сегодня.
— Сегодня? — усмехнулся Колов. — Круто. Он встал, прошелся по кабинету. Пафнутьев убедился, что и брюки у генерала позволяли ему прямо сейчас отправиться на парад.
— Тебе часто приходится расследовать дела, связанные с убийствами? — спросил Колов.
— Да нет, не очень.
— Не очень — это как?
— С подобным я сталкиваюсь в первый раз, — смешался Пафнутьев. — Но следователем работаю достаточно долго, насмотрелся всякого, — попытался он поправить свой авторитет.
— Но убийство — первое?
— Да.
— Это чувствуется, — Колов вернулся к столу и сел. Помолчал, глядя на лежащие перед ним бумаги. Наконец, поднял глаза на следователя. В его взгляде не было уже ни улыбки, ни готовности вести разговор. — Прости, но у тебя облегченный подход к делу. Вот найдется письмо, вот раздастся голос автора с того света и к вечеру следствие закончено. Музыка играет, барабаны бьют... Нет, Пафнутьев, так не бывает. Анцыферову, конечно, виднее, кому поручать следствие, не мне об этом судить... Желаю успеха. А что касается письма... Если оно действительно было... Найдем. Удасться тебе помочь — будем рады. Не удастся — не взыщи, — Колов поднялся и протянул руку. Пафнутьеву ничего не оставалось, как пожать крепкую, суховатую ладонь бывшего боксера. — Будут новости — не таи, порадуемся вместе.
— Порадуемся, — обронил Пафнутьев. — Был бы повод.
В приемной он остановился у столика секретарши, ожидая, пока она закончит разговор по телефону.