А потом... потом он ласкал его пальцы губами и не только те, что на руках удостаивались этой чести. Эдик, разметавшийся на разложенном диване, наспех накрытом беленькой простынкой, был обсосан полностью. Он так привык к этим нежностям, что даже не раздумывал над тем, что может быть еще что-то.
А оно было, вернее этого жаждал его ухажер. Однажды, слегка шлепнувший его по попе в кухоньке, куда они выползали покурить, чтобы не дымить баб-Лене в комнате, он затушил сигарету в кактусе и потащил взволнованного парня в комнату. Эдик помнил только то, что было ужасно жарко и, как всегда в белые ночи, не хватало воздуха. И за стеной смачно храпела подвыпившая соседка. А где-то между ног (его голых ног!) ныряла голова его героя-любовника, который беспощадно и сладко тушил его возбуждение своим языком, проникающим так глубоко, что хотелось выть и биться головой о диванную спинку. Член не хотел принимать рабочую стойку, но и эту проблему Виталис решил, шепнув ему в самые губы, что «так и положено в первый раз».
Ну, почти в первый. Тайну Эдика он знал, и парень помнил, как искусал Вит себе кулак, выслушав всю эту стори. Они тогда бешено целовались, кажется так и уснули с чужим языком в зубах. В общем и целом, уговорил. Эдик почти ничего не почувствовал. Легкое трение, все же и членик невелик, не то, что хозяин, и желания как такового не было, но очень хотелось понять, каково это, когда по любви. Понял и ощутил: не сразу, но Виталис был терпелив и упорно заласкивал своего мальчика до потери ориентации и неспособности фокусировать взгляд. Когда он впервые кончил внутрь Эдика, то начал шептать несусветную чушь — кажется он был пьян. Про то, что хотел бы от него детей и что-то еще более нереальное. Эдик терпел все: и изматывающий секс, и не очень-то подходящий размерчик, и даже то, что приблудный водила заставлял его лежать ногами на стене, чтобы сперма осталась в нем и тогда, когда он свалит по утру в рейс.
А потом, зацелованный и с кривой ухмылкой, он тащился в раскорячку в столовую и выпивал кофе с молчавшей баб-Леной. Та стала догадываться об их нетрадиционной «дружбе» и просто гладила своего любимца по голове и повторяла одну и туже фразу: «Ой, не стерпится и не слюбится. Бросай».
Но Эдик не бросал, а наоборот, ждал его сильнее, волновался, когда не было возможно с ним связаться, и когда затор на таможне превышал пять часов. Ему хотелось сорваться и доехать — обнять, но экипаж фуры, это всегда, минимум двое. А свидетели Виту были ни к черту не нужны.
Выяснилась пикантная подробность, Вит был женат и гордую фамилию Попова носила девушка в чудном граде Чернигове, вот только деток она не хотела. Красавица берегла свою нежность и изящество, а возможно, ей просто не подходил красавец-муж, вечно находящийся в скитаниях. Представлений о том, чем там её супруг занимается, — бравая, уверенная в своих силах девушка не имела и однажды, выворачивая карманы мужниной ветровки, обнаружила там милые записочки, написанные Витом. А надо сказать, что писать, так же как и говорить, тот умел. Женщина крякнула от избытка чувств, присела в ванной у стеночки и... Нет, реветь не стала: пошарила у мужа в контактах, просмотрела нелепо-влюбленные месседжи и решила, что пора с этим завязывать, но сделать это к обоюдной пользе.
Прибежавший со стадиона супруг ни о чем не догадывался. Ни когда ему поставили на стол дымящуюся тарелку борща перед носом, ни когда налили внеочередную стопочку горилки, и даже когда жена допустила его к самому сладкому в постели — Вит ничего не понял. Лишь после головокружительного минета в голове словно всё заморозило и Виталис поинтересовался: « А все ли живы родные и не при смерти ли его любимая теща?» Ответ должен был насторожить мужика. Маришка молча забралась на его бедра и оттрахала его так, что он чуть не умер, так и подумал: «Не иначе, я какой смертельной болезнью болен и не догадываюсь». И в самый темный час ночной она раскололась и сообщила ему новость: «Мы уезжаем из славного захолустья в город Питер. Негоже такой красоте прозябать в этой дыре». Вит хотел было заикнуться о том, что и вовсе не в дыре они живут, а в самом сердце Малороссии, но жена была непреклонна и щелкнув по сенсорному экрану его мобилы, засветила его фотки и закрытые альбомы, вскрытые соседским парнем в три минуты.
Поставить паролем кличку дворового пса Тимофея мог только он. Все знали его страсть к псине и только любовь к жене не дала ему возможности пригреть его в собственных апартаментах. Получив доступ, Мари медленно отодвинула парня в сторону и, уединившись с телефоном в гостиной, стала опасаться за собственный разум и целомудрие. Но девушкой она слыла разумной и поэтому в любой ситуации искала плюсы. А они были.
— Мы переезжаем. Это решено, — отчеканила она сексуально-надорванным голосом, и у Вита не нашлось аргументов против в тот момент, а потом уж стало поздно.
***
Вит приехал неожиданно быстро. И привыкшие к его фуре во дворе жители Лесного проспекта, отметили только невзрачное такси и знакомого водилу.
— Пойми, Эдуард, бабушке будет в доме престарелых гораздо лучше. Да и тебе пора разобраться с личной жизнью. Так мы сможем еще пожить в свое удовольствие. Пока молоды, вернее пока молод я. Ты совсем мальчик, а мне пора осесть и не носится по Европе, честно зарабатывая радикулит и пивное брюшко. Она согласится, я думаю. Скоро тебе и мыть ее придется самому, и это самый лучший вариант, — Эдик оглох от этих слов.
Старушка не скрывала, что давно сделала его своим наследником, и, как все пожилые люди, любила под чарочку поговорить на эту тему. Это было невыносимо, и парень с воем бросился бежать. Выбежал во двор, глянул в сторону метро, находившееся в их дворе, и рванул к поездам. Он катался на электричках до ночи, а потом сидел на узловых станциях и ждал ночных поездов. Домой он не смог вернуться. Что-то произошло в его душе, когда Виталис сказал, что это единственно возможный путь продолжить их отношения и им нужна комната для его супруги и, возможно, ребенка.
Его стошнило. Голова раскалывалась, а мысли и чувства словно вымерзли. Он стал забывать о Вите, о доме, и даже мысли о соседке растворились в покое, который навалился на него со всех сторон. Редко доходившие до его слуха слова, не тревожили его. Он все забыл. Его не лечили. Он просто иногда лежал на кушетке в кабинете то ли врача, то ли просто симпатичного человека, пялился на него пустыми улыбающимися глазами и по-прежнему молчал.
Елена Станиславовна смело брала каждый день такси и приезжала к нему в больницу. Просто гладила его по голове, не говорила банальностей о том, что «это жизнь и разочарований будет много...» Он понимал ее без слов. О его мужчине никто не вспоминал, словно его и не было. Он исчез. Вскоре и баба Лена перестала посещать его. Он не беспокоился и не искал ее, но вскоре ему позвонил нотариус и объяснил, что ему необходимо в течении полугода вступить в наследство. Слёз не было. Только тихие и ровные воспоминания обжигали его сердце со всех сторон.
Пока дом был пуст, местные алкаши вынесли все более-менее ценные вещи. Остался только довоенный календарик, на котором застыла дата смерти Нахимовой. Но это уже не было больно, слабый укол в сердце и пощипывание на веках. Но Эд пережил и это.
2
Свернуть на пятом километре, махнуть в приветствие ГИБДДэшнику, а глаза мимо, так как учил инструктор лет ...дцать назад и на бреющем въехать в просыпающийся город. До центра двадцать минут, не больше — при всех возможных пробках. Хотя откуда они летом? В июле, да еще в выходной, машины выстраиваются в совсем другом направлении. Там, где продолжает дышать свежим теплом взморье.