В то время у некоторых студентов стали появляться дорогие личные автомобили. Автовладельцы объединялись в свое закрытое общество и с пренебрежением высокомерно смотрели на остальных студентов. Альберт смотрел на их яркие красивые «бьюики», «шевроле» и «кадиллаки» с таким же вожделением, как смотрят на прекрасных женщин. Ему так хотелось быть членом этой элитной компании, что он даже хотел нарушить свои собственные правила и попросить у отца денег. Но потом гордость взяла верх, и он остался пешеходом.
Еще больше всего он завидовал студентам‑спортсменам. Попасть в сверхпопулярную бейсбольную команду университета он даже не мечтал. Однако, после долгих колебаний Альберт решился пойти в местную секцию бокса, надеясь, что сможет достичь результатов в своем легком весе и этим сократить количество насмешек в свой адрес.
Тренер, чтобы проверить возможности новичка, сразу поставил его на спарринг со здоровым белокурым немцем, который с удовольствием на десятой секунде отправил Альберта в нокаут, к тому же, сломав ему нос. Еще окончательно не придя в себя, лежа на полу ринга разглядывая низкий потолок и тусклые лампы с засиженными мухами железными белыми абажурами, он твердо понял, что спорт не его путь.
Провалявшись неделю в больнице, Кауперман сделал для себя важный вывод, что если где‑то его и ждет успех, то только в общественной деятельности. А единственный способ легко и быстро добиться известности – выпустить собственную газету.
Через месяц у его будущей газеты появилось название: «Прожектор». И первый критик, его единственный приятель и сосед по комнате Джон Керук, сразу разбил все его мечты.
– Глупее названия ты не мог придумать? Какой ты «прожектор»? Куда ты будешь светить? Куда вести? Тоже мне, Моисей! Ты еще сам ничего не знаешь и ничего не видел.
– Ты предлагаешь дождаться опыта и старости? Но тогда уже ничего не захочется. Мне нужна слава сейчас, а не после смерти. Мир существует, пока существуешь ты сам.
– Это правильно. Поэтому на следующей неделе едем в путешествие, чтобы ты посмотрел настоящую жизнь.
– Ты же знаешь: у меня нет денег на путешествия.
– Мы едем без денег. В этом и смысл. Поедем в товарном вагоне. Сейчас так путешествуют многие мои друзья, – настаивал его сосед Джон.
– А если поймают?
– Ты хочешь выпускать газету или нет? Пока за тобой ничего нет: ни опыта, ни идеи. Ты – мыльный пузырь. И если так будешь всего бояться, то так всю жизнь и останешься мыльным пузырем. Если раньше не лопнешь. Твоя проблема в том, что ты хочешь усидеть на двух стульях: для всех быть простым парнем, но при этом одновременно стать респектабельным господином.
Альберт опешил и даже растерялся: так легко и точно Джон охарактеризовал его скрытые желания. Поэтому неожиданно для себя согласился на эту авантюру.
План у Джона был очень простой. Доехать в товарном вагоне из Нью‑Йорка в Филадельфию и Балтимор. А затем дальше в Вашингтон. Но все кончилось гораздо быстрее. Охрана железной дороги, классово ненавидевшая таких людей, считая их грязными бродягами и бездельниками, сняла путешественников с поезда на каком‑то полустанке, как только они выехали из Нью‑Йорка. И не только сильно избила, но и позволила злым овчаркам немного покусать их тощие задницы. Это был второй момент, когда Альберт понял, что это не его дорога.
С этого дня он начал всем говорить, что пишет роман. На самом деле ничего он не писал, написать ему было не о чем. А его приятель Джон Керук все‑таки осуществил задуманное и написал книжку про свои путешествия.
Самое большее, на что был способен сам Кауперман – это писать стихи для студенческой газеты. В них было мало рифмы и размера, трудно было уловить смысл и найти хоть какую‑нибудь мысль. Но зато было много запретных слов типа «блевотины» и «спермы». Много обнаженной плоти и секса, членов и вагин.
Альберт, неожиданно для самого себя, сделал вызов тогдашней пуританской морали. Главным в его стихах‑выкриках было отрицание бога, оскорбление церкви и других основ американского общества. И почему‑то это оказалось востребованным. Стихи стали популярны. Он послал несколько в нью‑йоркские газеты. После этого ему позвонил какой‑то человек и, представившись редактором, предложил встретиться.
В то время Альберт Кауперман постоянно носил засаленный черный свитер с протертыми локтями и длинные волосы до плеч. Мужчина же наоборот, был элегантен. На нем был классический, очень дорогой серый костюм в тонкую белую полоску. Мягкая фетровая шляпа с широкими полями была чуть сдвинута на глаза. В руках он держал трость с массивным серебряным набалдашником в виде собачьей головы. Кожа на его лице была необычайно смуглой и так сильно обтягивала череп на выступающих скулах, что он напоминал мумию египетского фараона. На узких, длинных и таких же темных от неестественного загара пальцах было несколько перстней с разноцветными камнями. В сочетании со строгим костюмом это выглядело очень сомнительно.
– Мы напечатаем ваши стихи во многих газетах и даже выпустим сборник. Но вы же меня понимаете, – тихо добавил он, наклонившись к Кауперману, – у нас есть небольшое условие.
– Продать душу дьяволу? – весело предположил Альберт.
– Ну, пока нет, – улыбнулся новый знакомый. – Вы угадали с темой. У молодых американцев есть запрос на протест. Но что будет, если этим кто‑то воспользуется? Вы понимаете: весь этот бунтарский дух – это временное, возрастное. Но жизнь себе можно испортить навсегда. А вы из хорошей семьи. Зачем это вам?
– Конкретнее, что вы предлагаете?
У господина с тросточкой была изящная, безупречно постриженная узкая бородка и Кауперману было стыдно за жидкие нелепые волосы на своем подбородке, которые он недавно начал отращивать.
– У молодых людей всегда бывает желание что‑то изменить. Кто в молодости не был революционером, у того нет сердца. Кто в старости не стал консерватором, у того нет мозгов. Иногда весь этот юношеский бунт начинается из‑за обычного раннего семяизвержения и сопутствующих комплексов. Мы хотим отвести эту энергию в более безопасное для всех русло. Доступный секс, легкие наркотики и какая‑нибудь музыка из африканского репертуара с ритмом, который отшибает мозги. Их шаманы знали, как управлять людьми.
– Наркотики – это более безопасное?
– Лучше наркотики, чем Маркс с Лениным и пролетарской революцией, как на Кубе. Это уже не где‑то далеко, а у нас под боком. Может запылать вся Америка. Поэтому мы с вами доведем эти идеи до абсурда и этим сделаем их нелепыми.
– До абсурда… – немного растерянно повторил Альберт.
– А в остальном вы правы. Мы слишком пуританская страна. Слишком зажатая и это плохо. Посмотрите сколько у нас нервнобольных и сколько психиатров. Людям нужен выход энергии. И секс не самое плохое лекарство. Вы будете тем, кто провозгласит идеи свободной любви и секса, как естественной потребности, для удовлетворения которой не нужно годами петь серенады под чьими‑то балконами.
Кауперман тогда попросил время на раздумье. Но, не дожидаясь его ответа, почти все известные газеты опубликовали его стихи. А одно большое издательство заключило с ним договор на выпуск целого сборника. Альберта стали приглашать с выступлениями и в студенческие аудитории, и в элитные концерт‑холлы, где богатые господа кричали браво, когда он выкрикивал стихи про их развратных похотливых жен, про жадных лживых любовниц и про уличных шлюх с сифилитическими язвами.
В это же время неожиданно посадили в тюрьму его приятеля Джона Керука за участие в безобидной демонстрации каких‑то «леваков» коммунистов. Больше он его не видел и никогда не слышал о нем.
Так получилось, что Альбер Кауперман начал делать то, что от него требовалось: уводил людей от реальной борьбы в мир иллюзий, одновременно считаясь главным бунтарем страны.
Потом, уже в зрелом возрасте, он часто размышлял, что бы случилось, если бы действительно тогда в шестидесятых вместо секса, наркотиков и рок‑н‑ролла американцы выбрали бы революцию и коммунистическую идею?