Они, казалось, целую вечность простояли незамеченными, прежде чем гофмейстер приблизился и дал знать, что ее величество примет их.
Мария улыбнулась лорду Нилсону и окинула его жену хмурым взором.
– Надеюсь, вы в добром здравии, леди Нилсон? – холодно осведомилась она.
– Да, и благодарю ваше величество за заботу. Пиппа, присев в глубоком реверансе, так и не поднялась, оставаясь со склоненной головой.
– Можете встать.
Пиппа поднялась в шорохе юбок, грациозно раскинувшихся вокруг нее. Похоже, Мария разглядывает ее пристальнее обычного.
– Вы в последнее время переписываетесь с леди Елизаветой?
– Ваше величество не дозволяет этого, – ответила Пиппа, искусно изображая недоумение.
Мария искоса глянула на Ренара, слегка подняв бровь.
– Нет, – категорично заявила она. – И никогда не позволю.
Пиппа снова присела и почтительно попятилась. Муж, однако, не последовал за ней: Мария повелительно подняла палец, давая знак задержаться.
– Вы примете сегодня участие в турнире, лорд Нилсон. Королю не терпится испытать свое искусство против столь прославленного противника.
– Для меня огромная честь скрестить трости с его величеством, мадам.
Мария кивнула и, чуть поколебавшись, добавила:
– Вы, надеюсь, позаботитесь, чтобы соперники его величества хорошо понимали все сложности и умение, требуемые в испанских турнирах.
«Еще бы не сложности! Кто первый палку сломает», – подумал Стюарт, но галантно заверил королеву, что ни тени английского презрения не омрачит удовольствие испанцев.
Пиппа, наконец-то освободившись, поспешила к сводному брату, погруженному в разговор с французским послом, расстроенным немилостью королевы, Антуаном де Ноайем. Но тут ее взгляд случайно упал на человека, прислонившегося к узкой двери за троном королевы. Двери, ведущей в личные покои ее величества. На нем был короткий плащ темно-серого шелка поверх простой белой, расстегнутой на груди рубашки и серовато-сиреневого камзола. Слишком простой наряд для столь блестящего окружения… Она посмотрела на его обнаженную шею, и по коже побежали мурашки. Взгляд Пиппы скользнул чуть повыше, и она забыла обо всем, кроме его глаз. Широко расставленных, глубоко посаженных, чистейшего серого цвета.
Пиппа едва не споткнулась. Где-то она уже видела эти глаза. Только где? И почему его шея кажется такой знакомой?
Неприятный озноб прошел по спине. Щупальца страха проникли в мозг, затуманив разум, лишая способности думать связно, как будто она пыталась очнуться от кошмара и не могла.
Она знала, что никогда не встречалась с ним раньше. Эти необычайно ясные глаза, это лицо просто невозможно забыть. Странно смятое, словно природа кое-как, наспех, слепила его черты, оно, однако, обладало своеобразной симметрией.
Он не пошевелился при виде Пиппы. Не подумал выпрямиться. Просто уставился на нее и ответил улыбкой, исполненной такого невыразимого обаяния, сочувствия и ободрения, то Пиппа едва удержалась, чтобы не броситься к нему.
Но вместо этого встала как вкопанная. Ноги решительно отказывались двигаться. Недоумение и замешательство одолело Пиппу. Его улыбка и тоска, опустившаяся на ее плечи почти ощутимым облаком, были каким-то образом связаны, но каким именно?
На землю ее вернул голос брата.
– Пиппа! – окликнул он. Она облегченно воззрилась на знакомое любимое лицо своего небрежно одетого и, как всегда, растрепанного брата.
– Я пошла искать тебя, – дрожащим голоском пробормотала она.
– А выглядела, как жена Лота. Настоящий соляной столп. Что ты там увидела, неосторожно оглянувшись?
– Ничего, – пожала она плечами. – Просто мне не по себе от недовольства Марии. И я понимаю, как это расстраивает Стюарта.
Робин внимательно взглянул на сестру.