Алексей Вебер
ВОЛЬНЫЕ ГОРОДА ГАНЗЕЙСКИЕ
Вырванный из темноты дрожащим светом лампады лик Спасителя глядел сурово и непрощающе. Слова молитвы путались, и как-то не верилось, что Господь их сейчас слышит. А потом и вообще почудилось, что на иконе проступают черты совершенно другого лица - одутловатого, ненавистного...
Встав с колен, князь широким злым шагом прошелся по комнате. Не таким представлял он себе этот последний вечер перед православной иконой. Не было ни светлой грусти, ни щемящих душу воспоминаний. Мысли вертелись какие-то нехорошие, тревожные. Казалось, не хватает воздуха, и что-то мешает дышать. Дух в избе действительно был тяжелым. Кислый запах пищи и старого жилья перемешался с испарениями давно не мытых тел. В сенях и крохотной комнатушке расположилось, отходя ко сну, все многочисленное семейство старосты. Уступив горницу знатному гостю, лежали вповалку. Выходя на улицу, князь чуть не наступил на чью-то ногу. Послышался тоненький детский вскрик, и маленькая белая ступня быстро исчезла под рогожей. Выругавшись, он двинулся дальше и на крыльце с наслаждением вдохнул свежий вечерний воздух. Невольно посмотрел в сторону заката где, прячась за макушками деревьев, догорал тонкий край солнца. Всего лишь в двух - трех верстах невидимая черта, переступить которую он давно мечтал и в то же время боялся. Здесь Русь, там Литва, и он, словно разорванный между ними.
Вроде бы давно все решил. Боялся только одного, что не доедет, схватят по дороге. А теперь налетели сомнения:
- Здесь ты хоть и опальный, но князь. А там каждый голодранец шляхтич будет на тебя сверху вниз смотреть. Нет уважения к изменнику ни от своих ни от чужих. Другие мученическую смерть готовы принять, но отечества не покинут...
Чтобы настроить себя на правильный лад, князь попытался мысленно перенестись назад. В тот страшный день, когда судьба толкнула на тропу, что привела его сюда к литовской границе...
Еще ни о чем не зная, он возвращался с охоты. Ехали через сбросивший покровы лес, мимо желтых стогов, сквозь прозрачную пустоту осеннего поля. У слободы пришпорили коней и с татарским гиканьем пронеслись по узким кривым улочкам. Уступая дорогу, испуганно жались к заборам прохожие, весело летели из-под копыт комья застывшей грязи. Радостно было на душе от бешенной езды, бодрящего ветра, клокочущей внутри лихой силы. Но за воротами дома мир в одночасье перевернулся. Сначала он подумал, что умер кто-то из домочадцев. Но, оказалось, пришла беда ни чуть не лучше. Когда от дворни, узнал, что государевы люди схватили и увели старого князя, развернул коня и помчался во дворец. В тот же день, как ни странно, был допущен "пред светлые очи". Долго же пришлось ползать на коленях, выпрашивать царской милости и снисхождения!...
Сжимая кулаки, князь чувствовал, как на щеках проступают алые пятна до сих пор не забытого стыда.
-Не за отца тогда просил. Шкуру свою спасал!
Когда возвращался из дворца, казалось, даже в росте уменьшился. Во дворе, вжав голову в плечи, прошел сквозь ухмылки царских холопов. Солнце, растопив ледяную корку на лужах, весело играло на золотых маковках куполов, а ему хотелось спрятаться, забиться куда-нибудь в щель от этого нещедрого осеннего света. На улице, где уже было полно народа, он сразу заметил перемену в поведении черни. Почти никто не ломал шапку, некоторые смотрели нагло, вызывающе. Казалось, вот-вот в спину полетят камни. Сначала подумал:
- Неужели вся Москва знает?!
Но потом понял, что подлый люд звериным нутром чувствует слабость. Когда едешь добрым молодцем, дорогу уступят, шапку снимут, еще и в пояс поклонятся. А если глаза бегают, спина сгорблена от стыда и страха, то и крыса, которую раньше под сапогом бы и не увидел, тебе уже угроза.
Добравшись домой, боялся взглянуть в глаза дворовым людям. Но они со слезами попадали в ноги. Видно было - как дети малые радуются, что не лишились последнего покровителя. Отдав распоряжение готовиться к отъезду в ссылку, он в тот день больше не показывался из своих покоев. Вечером дворовая девка, постелив постель, не спешила уходить. Потупив глаза, ждала, потом, чуть качнув бедрами, красиво откинула назад косу и медленно двинулась к двери. А он, провожая ее пустым взглядом, не ощущал в себе мужской силы. Оставшись один, не раздеваясь упал на перину и до глубокой ночи пролежал не смыкая глаз. В тяжелой душной темноте думал о том, что чем выше поднял голову человек, тем сильнее его стараются вдавить в грязь, из которой осмелился вылезти. Думал о том, что люди сами надстроили и учредили над собой злую страшную силу. И нигде на огромных просторах Руси от этой силы человеку не укрыться. Даже на Дону, даже в Сибири за Большим Камнем может теперь достать царская десница. Но когда темнота вокруг стала уже непереносимо душной, он сам не заметил, как сознание отключилось, и пришел спасительной сон.
Этот дивный город снился ему уже не впервые. А началось все примерно год назад. На царском пиру немец-толмач спьяну расхвастался про жизнь в вольных ганзейских городах. Говорил, что не в пример московитам, люди там свободны, и управлять собой дают только по законам, которые сами же учредили. Хвастался богатством, каменными палатами, балами, что каждый месяц дают в ратуше. Врал, что все улицы вымощены камнем, и грязи не встретишь даже в осеннюю распутицу.
Хвастовство немича мало кто тогда слушал. Но князя оно почему-то заело. Усмехаясь, он подошел к толмачу, по-братски обнял за плечи и предложил выйти на свежий воздух. Ни о чем не подозревая, немец согласился. Пока шли во двор, покачиваясь, напевал под нос свою тарабарщину. На толстые румяных щеках толмача ни одной волосинки, словно у девки или ребенка. На губах пьяная добродушная улыбка. В какой-то момент князю даже расхотелось бить, но для порядка один раз все-таки ударил. Ойкнув, немец упал. Потом так и остался сидеть в луже, удивленно тараща глаза и сплевывая прямо на кафтан вместе с кровавыми сгустками выбитые зубы.
Вернувшись, как ни в чем не бывало, князь сказал, что толмач остался во дворе проветриться. Немец больше на том пиру не появился, и жаловаться потом тоже не стал. Может быть, плохо помнил толмач, что случилось, а может быть, и сам боялся, что сболтнул лишнего. На том все и закончилось, но однажды увидел князь странный цветной сон.
Изумительной красоты город с хрустальными башенками, казалось, был пронизан светом. Но это был не палящий жар, как где-нибудь в степи на нагайском рубеже, а свет легкий, бодрящий. Над головой в синем и холодном северном небе весело бежали похожие на белых барашков облака. И будто показывая им куда бежать, на изумрудных и перламутровых шпилях вытянулись по ветру затейливо украшенные флюгеры. Себя князь увидел совсем молодым и безбородым. Одетый в немецкое платье он с удивительной легкостью шел по мостовой из прозрачного камня. Попадавшиеся на встречу люди были похожи на толмача - все как на подбор пышнощекие, румяные. Каждый, проходя мимо, приветливо улыбался, и на душе от этих улыбок было легко и радостно, как в далеком детстве.