Автор прекрасно ощущает пульс биения современной жизни, но передаёт его не уныло, не надрывно и не многословно, как это любят делать многие современные писатели, а двумя-тремя мазками Мастера, легко и прочно запечатлевающимися в памяти читателя, и опять-таки: в образах, а не рассуждениях. Вот и здесь: леденящая душу история теракта на Дубровке показана с предельной лапидарностью, но не становится от этого менее страшной. Или любимый предмет споров патриотов и либералов последних лет: так называемая фальсификация недавней истории. Писатель приводит свой, незатасканный на телешоу пример и лаконично, но убедительно показывает, кто является истинным фальсификатором и насколько его изощрённость опасней простой человеческой глупости и невежества, легко опровергаемых многочисленными живыми участниками и очевидцами сравнительно недавних событий.
Что касается прошлого, то Андрей Красильников неспроста называет в предуведомлении Сергея Михайловича Соловьёва соавтором вставных преданий. Фактический материал для них действительно взят из его «Истории России с древнейших времён». Но это не плагиат, а умышленное следование авторитетному, научно выверенному источнику, хотя и не единственному в своём роде.
Нельзя не отметить и роль диалогов в романе. Основная литературная специальность Андрея Красильникова, как известно, драматургия. Присущее ему острое чувство жанра позволяет всякий раз, когда это возможно и уместно, переходить от монотонной интонации повествователя к живому разговору героев. От этого роман только выигрывает: он читается легче, сюжет становится увлекательней, а язык разнообразней. Вполне допускаю, что кое-кому мысли автора покажутся спорными, выводы ошибочными, но в чём абсолютно уверен: читать «Старинное древо» никому не будет скучно.
Сейчас, как я уже упоминал, Андрей Красильников занят историко-биографическими изысканиями. В его роду было много людей, которые смогли стать частью Истории. Они, конечно, были разными, эти люди, но главный стержень в них присутствовал всегда: расценивали свои поступки сквозь призму пользы Отечеству. Главному либеральному тезису: человеческая жизнь – высшая ценность противопоставляли девиз: честь важнее жизни. Думаю, роман «Старинное древо» стал важным этапом для подхода к крупномасштабной семейной саге, первую часть которой мы с нетерпением ждём от писателя уже в этом году.
Старинное древо
Да, мальчик, повторю тебе, что не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то ещё нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, – тип всемирного боления за всех. Это – тип русский, но так как он взят в высшем культурном слое народе русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России. Нас, может быть, всего только тысяча человек – может, более, может, менее – но вся Россия жила лишь для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут – мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, не мало.
Автор, закалённый опытом работы с театром, хорошо знает стремление всех, имеющих вторичное отношение к литературному произведению, переиначивать текст по собственному вразумлению. Раньше такого себе не мог позволить никто. Теперь появились господа режиссёры, почитающие дурным тоном исполнить свой долг перед пьесой в полном согласии с волей её создателя, то есть воплотить на сцене то, что написано на бумаге.
Таково новшество века двадцатого. Сейчас наступил уже двадцать первый. Как знать, не захотят ли господа полиграфисты последовать примеру режиссёров? Пока их отношение к искусству видится большинству людей как сугубо вспомогательное. Но сто лет назад так же расценивалось и ремесло театральных постановщиков. Вдруг лавры последних настолько вскружат головы печатников, что и они начнут публиковать романы вверх тормашками или, по меньшей мере, переставляя местами главы?
На всякий случай предупреждаю: хотя вставные предания могут показаться совершенно самостоятельными, они композиционно связаны с сюжетом и, несмотря на то, что действие их происходит задолго до основных событий, органически входят в ткань повествования. Поэтому читать роман, вне зависимости от того, в какой последовательности будет скомпонован текст каким-нибудь реформатором печатного станка, следует сообразно авторскому замыслу, то есть по одному преданию после каждой нечётной главы.
Наверняка кого-то удивит, почему при такой настойчивости писатель не поступил наиболее простым способом, введя общую сквозную нумерацию всех составных частей своего произведения. Получилось бы ровно тридцать глав, и изменить очерёдность их набора стало бы гораздо сложнее даже самому изощрённому типографу.
Но дело в том, что с разрешения самого сочинителя ленивый читатель (каковых в новом веке будет всё больше и больше) может вовсе не открывать ни одну из относящихся к современности глав и ограничиться самым малым – вставными рассказами из отечественной истории. Даже за такое внимание слагатель их будет ему сердечно признателен, да и он получит пусть усечённое, но вполне законченное представление об одной из линий романа. Опрометчивей поступит тот, кто, наоборот, опустит при чтении все предания (славное имя соавтора которых, надеюсь, не надо напоминать образованному русскому человеку). Однако и сей «эконом» сможет, смею надеяться, вынести нечто полезное для себя от знакомства с основной канвой повествования, не сильно оскорбив при этом чувства писателя.
Повторяю: послабления относятся только к читателю и вовсе не дают права издателям выпускать книгу без преданий или состоящую из них одних. Более того, подобную вольность автор им решительно запрещает.
Впрочем, вступление это скорее всего напрасно: если предсказанная в нём очередная революция в искусстве коснётся и книгопечатания, строк этих, разумеется, никто никогда не увидит.
Глава первая
Соседка впорхнула в вагон в самый последний момент, когда Александр, стоя в тамбуре, перебирал в воздухе пальцами выставленной вперёд ладони, адресуя этот прощальный жест провожавшим его жене и сыну. Для такого случая он всё рассчитал правильно: если бы остался махать своим домашним в купе, то Катя наверняка разглядела бы появившуюся там женскую особь и могла вообразить бог весть что. А так её внимание ограничилось широко улыбающимся из-за спины толстушки-проводницы мужем.
Сам же он периферийным зрением заметил, как девица с дорожной сумкой через плечо юркнула именно в его временное обиталище – самое ближнее от входа. Лица её Александр рассмотреть не успел, но фигурка ему понравилась сразу: при небольшом росточке она казалась точёной, скульптурной, хотя удлинённая бесформенная куртка (такие обычно носят рыночные торговки) скрывала всё, кроме стройных ножек, обутых в модные туфли с непомерно длинными и даже чуть загнутыми кверху носами. Помня иллюстрацию из любимой в детстве книжки, он называл такой фасон «маленький Мук».
Дождавшись, когда состав наберёт ход и движущимся вослед ему жене с сыном уже не удастся дотянуться взором до заветного окна, заметно повеселевший от предвкушения приятной поездки пассажир направился в своё купе и по-хозяйски отдёрнул вбок дверь.
– Ой, простите, – услышал он нежный девичий голосок.
– Пожалуй, извиняться надо мне, что вошёл без стука, – смущённо изрёк Александр и отвёл в сторону глаза, успевшие, однако, запечатлеть весьма аппетитный вид соседки. Та стояла в одном белье, обе нехитрые детали туалета были настолько узки и прозрачны, что никаких доступных человеческому взгляду тайн её тело больше не таило.