Вакансия частного учителя предполагала выезд с детьми на экскурсии, в том числе за границу. К тому же мне предлагалась достойная зарплата. Мне довелось поработать в государственной общеобразовательной школе, и это был настоящий ад. Да и как может быть иначе, если первые лица в стране полагают, что одна из самых важных профессий в обществе «призвание, а чтобы деньги зарабатывать, нужно идти в бизнес». Но грустна ведь не позиция безвольного и смешного в своих амбициях премьера-новатора, добровольно сдающего свое президентское кресло. Грустно, что люди сделали из этого высказывания анекдот и на том все закончилось.
Образование вообще находится в удручающем состоянии вовсе не из-за недостатка знаний или несовершенства подходов. Учителем быть в этой стране стыдно, противно и неуважительно, прежде всего, по отношению к самому себе. Чтобы быть им, нужен, для начала, талант, а его у нас привыкли заменять изучением сотни разных педагогических комплексов и брошюр, будто методика важнее способностей или здравого смысла. Я не раз наблюдал картину, когда коллега преклонных лет, вместо того чтобы заинтересовать, объяснить и показать наглядно, ставила ребенку двойку или требовала родителей. Ведь это гораздо проще, чем возиться с непослушным учеником, сквернословящим втихаря и открыто, отрицающим любые авторитеты (а где их, собственно, взять?), предоставленным самому себе дома и в школе. Вместо любопытства у детей вызывают ненависть к знаниям и подавляют творческое начало зубрежкой или переписыванием параграфа в тетрадь. Учебник никому из них оттого и не интересен, что ассоциируется только с наказанием, даже если он лишен всяких формул и составлен искусно. Ведь дуэт «двойка-родители» превращается у некоторых учителей в трио «двойка-родители-переписывание параграфа».
Я не хотел работать в школе еще и потому, что нет никаких стимулов быть ответственным и образцовым педагогом, разве только вы не умалишенный «учитель по зову сердца». К тому же, один в поле не воин, и то, что молодой учитель с горящими глазами будет созидать, сведется на нет всем остальным коллективом закостенелых и разочарованных преподавателей. И все равно, сквозь эту непривлекательность и даже некоторое отвращение к профессии, я отчетливо видел, как умудрялись взрослые испортить самого лучшего ребенка, как сваливали в один голос всю вину за невозможность обучить детей чему-то на них самих. И никогда не получалось у меня найти аргументы в поддержку своих товарищей по ремеслу.
Впрочем, иногда процесс обучения может вызывать улыбку даже в нынешнем его состоянии. Представим…
Костя и Даня обсуждали «Войну и мир» на перемене. Кажется, они были единственными из мальчиков, кто осилил произведение полностью. Девчонки – им, конечно, проще. Пропустили батальные стены и поговорили с милейшей Надеждой Петровной о Наташе Ростовой. Если время останется, о Марии Болконской. Как нелегка судьба женщины! Дамы дружно вздыхают и сочувствуют, ожидая грядущее представление. Колонка из пятерок рядом со слабой половиной класса – даже не для статистики. С последним «отлично» брови милейшей Надежды Петровны сгущаются, а в голосе проскальзывают стальные нотки.
– Перейдем к Аустерлицу, – бахает она, как будто мальчишки несут прямую ответственность за поражение русской армии. Суровые морщины собираются у нее на подбородке, готовясь обрушиться на голову несчастного.
– Касимов! – цепляет она парня из середины списка. – Что скажешь о Багратионе в этот день?
Из-под очков на Касимова смотрят самые жестокие в мире глаза. Наверное, Надежда Петровна пытается изобразить знаменитое «как Ленин на буржуазию».
Когда колонка пятерок изрядно прорежена неудовлетворительными лебедями, а Андрей Болконский вместе со знаменитым дубом проклят всеми юными джентльменами без исключения, Надежда Петровна берет паузу.
– Ну, а теперь, кто читал роман? – Она выдерживает паузу и предупреждает. – Только честно.
Пока вверх неуверенно тянется несколько рук отважных героев, Костя заканчивает небольшое послание товарищу. Верный слуга Наполеона проводит литературную дуэль с подданным Его Величества Короля Великобритании.
«Ядра падали, выворачивая землю и обдавая нас грязью. Лошадей и людей разрывало на части. К моменту, когда мы доскакали до Праценских высот и спешились, десятая часть моих драгун осталась лежать на полях Аустерлица. В первой же стычке все смешалось – русские, австрийцы, французы. Словно на балу, все шло каруселью. Танец смерти под Аустерлицем.
Основной мой удар был направлен на левый фланг, против австрийцев. Занимая флеши и рвы, шаг за шагом мы теснили врага к Дунаю. Вскоре враги бежали к замерзшим Сачанским прудам. С одной из высот, занятых союзниками, загремели орудия, пытаясь спасти отступающих по льду австрийцев.
Мы повернули к холмам, наступая на батарею. Ядра сыпались сверху так часто, что на мгновение я усомнился, что моих сил достаточно. Основная часть войск разворачивалась для удара по правому флангу русских.
– Если удастся занять эту батарею и остановить ее ураганный огонь, мы покроем себя вечной славой, – подбадривал я идущих рядом драгун. Внезапно мир перевернулся. Я видел голубое небо, видел, бегущих вперед солдат и офицеров, видел комки грязи, падающие мне на лицо, но я не управлял своим телом. Я ранен? Я убит? Впервые страх смерти не просто жил и прятался где-то внутри меня, теперь он захватил разум и подчинил его. Я попытался сесть, и ощутил всю тяжесть мира, давящую мне на грудь. Стоило ли все это моей жизни, подумал я. Успел ли я сделать, что хотел, пока не умер здесь ради чьих-то амбиций?
Звуки боя и краски сражения мало-помалу возвращались, и я почувствовал, как меня поднимают несколько пар рук. Сколько я так пролежал?
– Поставьте… поставьте, я говорю… нужно… батарея… – мне дали фляжку с водой и опустили на землю. Вокруг сидело несколько драгун и мой адъютант.
– Батарея наша, генерал. Двадцать два орудия. Австрийцы уже покинули поле боя, русские отступают. Мы победили.
Тяжелый удар и долгое, почти минутное падение. Трава становится серой, сливаясь с грязью, небом и мундирами. Все цвета становятся оттенками серого, и я снова падаю на землю рядом со своими драгунами. Что это? Я же уже приходил в сознание? Напрягаю больше усилий и вытаскиваю из-под себя руку, стараясь перевернуться. Я вижу, как опираюсь на локти и отрываюсь от земли, но руки не чувствуют ничего, как будто из моих плеч ничего и не растет вовсе. Земля вдруг приближается, и я разбиваю себе нос, падая лицом вниз.
Снова десятки пар рук поднимают меня, обтирают лицо. Я постепенно начинаю ощущать вкус крови во рту.
– Батарея… – повторяю я.
– Батарея наша, генерал. Двадцать два орудия. Австрийцы уже покинули поле боя, русские отступают. Мы победили.
Я смотрю на лицо адъютанта, и оно меняет свои черты, опаздывая за его реальным выражением.
В третий раз мои ноги отрываются от земли, зависая в воздухе. Я вижу грязь на сапогах моих драгун, вижу каждую морщину на лице офицеров, вижу, как осколок рвет эполет, и струйка крови брызгает из моего плеча. Время почти остановилось, и цвета уже не тускнеют, пока я падаю на землю. Я даже, кажется, вращаю головой, оглядываясь по сторонам. Вот этот столб вырванной ядром земли. Сейчас она завалит меня, словно при погребении. Облепит все лицо, окажется во рту, попадет за воротник. Я останавливаюсь, чтобы подставить руки при падении. Рот унтер-офицера кричит что-то над моим ухом, его губы медленно меняют свою форму и слюна брызжет, выпуская десятки капель. Они летят в воздухе так же, как летели кусочки земли.
Меня поднимают, я сажусь, ни о чем уже не спрашивая.
– Батарея наша, генерал. Двадцать два орудия. Австрийцы уже покинули поле боя, русские отступают. Мы победили.
Я киваю. Кто-то поддерживает мою голову, наливая воды. Я глотаю. Молчу, боясь произнести хоть слово. Смотрю по сторонам. Да, это кажется реальным. Плечо начинает болеть.
– Коня. Всем на коней.
– Вам надо в лазарет, генерал!