Он смутно помнил, что его укрыли одеялами и перенесли на пирс. Помнил, что, повернув голову, увидел Джека Куинси, неловко наклонившегося над Джонной. Его нога в лубке была отодвинута вбок, а сам он нажимал Джонне на спину. Их обступили, и больше Декер не видел Джонну, а потом вообще перестал что-либо видеть.
Очнувшись, Декер увидел, что находится в какой-то незнакомой комнате. Мебель, постельное белье — все свидетельствовало о том, что это была весьма комфортабельная спальня. Очевидно, он оказался в доме Ремингтон на Бикон-Хилле, только непонятно, званым или незваным гостем.
Декер сел на кровати. Тяжелое одеяло сползло, открыв его до пояса, Декер увидел, что на нем ночная рубашка, которая была явно не с его плеча. Ткань пропиталась запахом кедра, видно, рубашка долгое время пролежала в шкафу. Собственной же его одежды нигде не было видно. Не было даже сапог. Декер мог только представить себе, как где-то в доме слуги стирают, сушат и чистят его одежду.
Огонь в камине был таким сильным, что его тепло ощущалось даже на другом конце комнаты. Языки пламени отражались в блестящей поверхности стен, обшитых панелями орехового дерева, и в четырех колоннах, поддерживающих полог широкой кровати. Над каминной полкой висела картина, написанная маслом. Декер подался немного вперед, чтобы лучше рассмотреть ее. На картине были изображены двое, но явно то не были брат и сестра. Рука мужчины, тщательно выбритого и безупречно одетого, покоилась на плече женщины. Глаза темноволосой красавицы были устремлены на мужчину. Взгляд ее выражал глубокую душевную умиротворенность и нежность, которые ясно говорили, что сердце этой женщины спокойно и наполнено любовью.
Декер уже встречал подобное выражение на женском лице. Мари Тибодо, когда не была в отчаянии от выходок Джимми, смотрела на него таким же взглядом. Декер вспомнил, что Мари так смотрела на Джимми до самого конца, пока тот не повис на виселице, а у нее из-под ног не выбили табурет. Мари любила Джимми Грумза с такой же верой и силой, с какой женщина на портрете любила своего мужа.
Декер отвернулся от камина. Без всякого сомнения, чета, изображенная на портрете в золоченой раме, — Шарлотта Рид и Джон Ремингтон.
Родители Джонны.
Больше Декер не мог притворяться перед самим собой, что не думает о ней. Его глаза могли сколько угодно блуждать по комнате, рассматривая платяной шкаф и высокий комод, туалетный столик, украшенный тончайшей резьбой, дорогой восточный ковер, но мысли его были заняты другим. Декер напрягал слух, надеясь услышать хоть какой-нибудь шорох в коридоре за дверью или на ступеньках лестницы, который мог прояснить ему, что же случилось после того, как он вытащил Джонну из воды.
Что означает эта мертвая тишина? Бдение у постели больной? Или горе?
На столике у кровати стоял серебряный поднос с чайным прибором. Декер предпочел бы добавить в чай чего-нибудь покрепче, чем молоко, но все же налил себе чашку. Он сел, спустив ноги с кровати, и выпил чай. И впервые с той минуты, как прыгнул в ледяную воду гавани, почувствовал, что согрелся изнутри.
Он встал. Если никто не собирается прийти к нему…
— И куда это вы направились?
Голос, в котором постоянно слышалось что-то вроде «только без глупостей», принадлежал миссис Девис, экономке Джонны. Перед собой, как боевое оружие, она несла грелку. Хотя миссис Девис была небольшого роста, вид у нее был воинственный, даже когда она не была встревожена, как сейчас. Передник ее обычно был таким же жестким, как верхняя губа у настоящего джентльмена, и таким же твердым, как ее манера говорить. Но теперь передник был немного измят и говорил о том, что миссис Девис совсем недавно пребывала в отчаянии. Белый чепец на седеющих волосах сидел несколько кривовато, а под глазами немного припухло.